|
Лежать на широкой кровати с льняными простынями было приятно. Под пуховым одеялом было уютнее, чем под старым спальным мешком. Алина была мягкая, сонная, довольная — вовсе не похожа на горемычную Инночку. Она принесла в спальню шампанское; любовники открыли окно, на улице шумели ночные липы Патриарших прудов. Струев курил, лежа на спине, гладил Алину по полному загривку, перебирал завитки волос на ее затылке и смотрел на лепнину потолка. Алина рассказывала про мужа, пропадающего на строительстве вертикали власти в России, про юного Диму Кротова, возглавившего новую демократическую партию. Неужели так вот взял и возглавил партию? — спросил Струев. С лепного плафона на Струева скалились драконы, затаившиеся среди тюльпанов и лилий, и он пустил в них струйку дыма. Вот именно, представьте себе, Семен. Димочка теперь вождь партии. Пока не до конца все решено, но Иван Михайлович считает, что это вопрос недели. Теперь молодежь настолько самостоятельна — им чужие партии не нужны. Свое слово сказать пора. Кротов — вождь партии, это смешно, сказал Струев. Уверяю вас, сказала Алина, качая грудями. И она рассказывала светские сплетни, положив голову ему на плечо и держа руку у него в промежности. Кротов, оказывается, часто бывает у них на Бронной, советуется с Луговым, ужинает с Алиной. Человек он, судя по всему, остроумный. Некоторые из его шуток Алина пересказала.
— Абсолютно наш человек, — так охарактеризовала Кротова полногрудая красавица Багратион. — Наш? — изумился Струев. — Вы заблуждаетесь на мой счет, Алина. — Когда я говорю: Дима Кротов — наш, я имею в виду демократические взгляды. — У вас есть убеждения, Алина? — Для вас я просто любовница, знаю. Но у меня есть взгляды, Семен. Я радуюсь переменам. — Веселое время. И Дима Кротов наверняка радуется. — Неужели ревнуете? — Упаси бог. Только не вы одна к нему благосклонны. Сдается мне, Басманов дружен с мальчиком. — Что ж, Герман Федорович весьма порядочный человек — Здоровый ли? — спросил циничный Струев. — Исключительно чистоплотный. Настоящий джентльмен. — Тогда все в порядке. — Хорошо, что вы не ревнивый. Знаете, — сказала неожиданно Алина, — я про вас часто вспоминаю. — Неужели? — Вы редко заходите, а я думаю о вас часто. — Правда? — Стараюсь представить, как вы живете. Неухоженный, некормленный. Женщины рядом с вами нет, — она ласкала его, — и никто вас, наверное, не любит. Душа у меня за вас болит. — Это вы напрасно, Алина. — Разве вы понимаете, когда говорят искренне. У меня действительно болит душа. Вы бы занялись чем-нибудь. Партию бы создали, галерею открыли. — Зачем? — Сейчас все что-нибудь такое делают. Наш знакомый, Плещеев, тот, что издает «Колокол» в Лондоне, так он, например, мебелью старинной торгует. — Спекулянт? — спросил Струев. — Человек со взглядами на прекрасное? — Знаменитый антиквар. — И дантистов теперь много, — сказал Струев рассеянно, — куда ни пойдешь, везде стоматологические кабинеты. — Плещеев, кстати, тоже начинал как дантист. Двадцать лет назад эмигрировал, работал дантистом, теперь крупнейший галерист Нью-Йорка и Лондона. И знаменитый издатель. — Славное прошлое, — сказал Струев, — достойная профессия, прогрессивные взгляды. — Вы над всеми издеваетесь, Семен. — Это серьезней, чем вы думаете, Алина. |
