В мактабе привыкли к вечным побоям, считалось, что таким образом душа готовится к вознесению в рай. Хотя было совершенно непонятно, почему Всеотец должен любить побитых.

Наконец Браин угомонился.

— Слушайте меня, шакалы, — устало сказал он, вытирая обильный праведный пот. — Прежде всего, вы показали, что недостойны, жить на белом свете, поэтому вы не заслуживаете того, чтобы я вас вел дальше. Пошли вон отсюда.

Талибы на мгновение замерли, чтобы потом кинуться и целовать сапоги своему предводителю. В этом жесте отчаяния слилось два всепоглощающих чувства: страх и любовь. Страх остаться одним в Проклятой долине и любовь к своему властителю, сделавшаяся неотьемлимой с малых лет еще со времен военных лагерей в Пакистане.

Браин дал вволю полизать свои запыленные сапоги, подставляя их то одним боком, то другим, потом снисходительно сказал:

— Я прощаю вас, но отныне ваши жизни принадлежат мне. Теперь вы должны будете готовы умереть по первому моему требованию, даже если мне просто захочется посмотреть на цвет вашей крови.

В это время Карвер с Ширин находились на солидном удалении от талибов. Карвер уже успел вернуться на место побоища и подсобрать кое-какую разбросанную амуницию и оружие. Зрелище, открывшееся им, оказалось не для слабонервных. Под массивными цельнозолотыми копытами застывших животных лежали полураздавленные тела, многие были обезглавленны, причем головы были разбросаны по всему руслу, некоторые повисли на близстоящих чинарах.

Ширин непрерывно тошнило, не обращая внимания на это, Карвер навьючил чертову бабу оружием и сумками с пищей почище мулла. Теперь он из кустов сухого тростника наблюдал за беснующимся Браином в цейсовский бинокль Кайдара.

— Что там происходит? — спросила Ширин.

— Спектакль, — ответил Карвер. — Сначала они ему сапоги целовали, но вот-вот перейдут к заднице. Ого!

— Что, начали?

Но он промолчал, потому что увидел, как Браин с ловкостью фокусника достал из кармана и развернул обширный светлый лист.

Браин достал из-за пазухи старый, со многими сгибами, пергамент.

— Не знаю, почему я еще вожусь с вами, а тем более показываю вам то, что дадено мне в помощь самим Всеотцом, хвала ему во веки веков. Эта карта не просто карта, ибо она начертана рукой незабвенного Хазар Гильмуллы.

Пергамент был когда-то цветным, теперь же весь выцвел, и краска, нанесеная на буйволиную кожу, во многих местах осыпалась. На карте было отчетливо видно русло Аксу, но в нем отсутствовало золотое стадо, так как оно появилось позднее.

Скорее всего, карта была еще тех времен, когда река была жива.

Истукан тоже был нарисован, правда, несколько в другом месте, у самых скал Ниджрау, указанных в карте черной сплошной линией.

Лагерь Ходжамуллы был показан в виде остроконечного шатра с двумя скрещенными саблями над ним. Башня Минарета громоздилась в самом углу карты, и, судя по расположению, до нее было идти и идти. Рядом с минаретом была сделана надпись: «В Минарет без ключа Гильмуллы не ходи».

От надписи стрелка указывала на скалы Ниджрау, замыкающие долину с другой стороны. В этом месте стоял крестик.

Скорее всего, ранее имелась и надпись, поясняющая, что есть сей крест, но наибольшему разрушительному воздействию времени карта подверглась именно в этом месте. По сущесту, здесь был край карты, взлохматившийся и весь черный от многих рук. Вполне может статься, что это был и не край, просто карта порвалась на сгибе, и остальная часть была со временем утеряна. Кто знает.

На полпути между лагерем Ходжамуллы и Минаретом имелось изображение человеческой головы, украшенное надписью: «Третий Идол».

Браин вертел карту и так и этак, но второго идола так и не нашел, без долгих размышлений решив, что тот остался на утерянной части карты.