- ...И валит, валит, мать моя! "Какую бы, - думаю, - пошустрей прихватить? Не напугать бы". Смотрю, две идут и снежками, что мальчики... Я - стой! "Чего, - говорю, - озоруешь?" И хвать одну. "Ну, - говорю, - отвечай: каких Наташек знаешь?" Она - такую, сякую - хвать, и твою. "Ах ты, - говорю, - милая! Вот ей письмецо передашь". Дал ей письмо, а ее выпустил: "Беги, опоздаешь". Вот, брат, как. А с этим-то? - И Осип кивнул на Голуа.

- Не говорил пока ничего.

- И ладно. Не рвись. Дело, брат, это аховое.

- Мирон! - визгнул Голуа. - Мирон, идите сюда!

- Валиком! - крикнул мне вдогонку Осип.

Я неторопливо подошел.

- Ну? - сказал Голуа. - Ваш ответ. Я слушаю, - и наклонился боком.

- Насчет чего? - спросил я спокойно, как мог.

- Насчет Короля, удава, змеи! Я жду! - закричал Голуа.

- А что вы, собственно, хотите? Ведь я не знаю, о чем мы договариваемся.

- Ну работать, работать со змеей!

- Слушайте, - сказал я строго. Голуа удивленно на меня вскинулся. - Слушайте, Голуа: я не дурачок и не колпак, вы знаете. Объясните во всех подробностях, в чем состоит номер с удавом, а то вы хотите продать мне зайца в мешке.

И вдруг француз улыбнулся так очаровательно, как он улыбался публике. Он схватил меня под руку и, заглядывая в лицо, потащил из конюшни.

Осип крякнул нам вслед.

- Мой друг, - заговорил ласково Голуа, - месье Мирон! Между друзьями нет споров: я не могу предложить моему другу что-либо тяжелое или безрассудное. Здесь ничего не надо, кроме привычки и аккуратности. Змея - это машина. Глупая, бездушная машина. Локомотив может вас раздавить, но не надо становиться на рельсы. Это так просто. Все дело в том, что змея будет обвивать вас своими кольцами. Она будет искать удобного положения, чтобы вас сдавить. - Голуа показал сжатый кулак. - Не пугайтесь, дорогой мой! Но она давит только при одном определенном положении: при том, в каком она наползает на свою жертву. Пока она наползает, кольца ее слабы, они едва висят, они свободны, подвижны. Стоит их сдвинуть, и змея вас никогда - никогда, понимаете? - никогда не сдавит. Она будет делать второе кольцо вокруг вас, - Голуа очертил линию вокруг своего живота, - но вы методически и спокойно сдвигаете и это кольцо. Она делает третье - какой эффект! Вы представляете зрелище? Публика не дышит в это время. Но вы манипулируете и передвигаете и это третье кольцо. Змее негде навить четвертое, и она сползает. Но она сейчас же начинает свою работу снова, как автомат, как машина. Так три тура - больше не выдерживает публика. Истерика, крики! Детей выносят. В это время в клетку - она тут же на арене - всовывают кролика, и змея стремится туда, чтоб его проглотить. Кролика выдергивают через заднюю форточку, а дверцу захлопывают. Номер кончен. Три минуты. И это мировое дело. Афиши и буквы в два метра. С этим номером вам откроют двери лучших цирков Нью-Йорка. Париж у ваших ног, дамы! Цветы! Слава! И вы через полгода откроете кафе на итальянском бульваре. Мирон, Мирон! - И он хлопал меня по спине.

Француз заглядывал мне в глаза и изо всех сил улыбался.

- Надо подумать, - сказал я.

- О чем думать? Думайте о том, что вы будете получать за каждый вечер от меня двадцать рублей! Это будет... - И он назвал какую-то тучу франков. - А в месяц, - кричал Голуа, - в месяц, мой друг, в один месяц вы заработаете десятки тысяч франков! - Голуа стал и сделал рукой тот жест, за который ему хлопал каждый вечер весь цирк. - Руку! - И он бравым жестом протянул мне свою руку в лайковой перчатке.

- Я подумаю, - сказал я и не торопясь поплелся в конюшню.

- Ну, что он там голосовал так? - спросил меня Осип. Я рассказал. Осип качал головой, глядя в пол, и молчал.

- Что-то больно он старается около тебя. Сам-то с директора за номер сгреб - будьте здоровы.