— Никак не могу поверить, что все это происходит на самом деле. Такого просто не может быть! Только не в Уилме! Немыслимо. Уолли Иммельман и террористы. Нет, нет и еще раз нет! Понимаешь, Билли? Этого не может быть, потому что не может быть никогда!

Бакстер пожал плечами.

— А вопли на всю округу в тыщу миллионов децибел? Это мыслимо? А мы их своими ушами слышали. Или вы забыли?

Естественно, нет. Разве такое забудешь? Шериф сидел и очень напряженно думал. Во всяком случае, пытался. И в конечном итоге даже добился некоторых результатов: происходящее стало казаться не таким нереальным, а собственное положение — не настолько шатким. Люди, бывает, сходят с ума.

— Найди Мэйбелл, — приказал он. — И приведи ко мне. Она — тот человек, который должен знать все.

Ева, между тем, была человеком, который не знает ничего. Ей разрешили выйти из комнаты для посетителей, но сказали, что пациент Уилт по-прежнему находится без сознания и пройти к нему она может только при одном условии: без Мэвис Моттрэм. Мэвис, которая и так ухлопала на свою унылую подругу целых три часа, больше не желала тратить на нее ни времени, ни сочувствия. Она незаметно слиняла из больницы, чувствуя себя совершенно разбитой и проклиная тот день и час, когда судьба свела ее с этой тупой и плаксивой курицей. Ева тоже изменила свое мнение о Мэйвис. Напор, наглость и пустая бравада, а на деле никакого толку.

Дверь палаты приоткрылась, и Ева мельком увидела инспектора Флинта. Тот сидел у постели, будто бы читая газету, которой на самом деле просто отгораживался: рядом врачи проделывали что-то очень-очень страшное с мужчиной, который, похоже, недавно пережил трепанацию — либо чрезвычайно неосторожно обращался с циркулярной пилой. Так или иначе, а смотреть на это Флинт не хотел, несмотря на то, что с детства не отличался чувствительностью, а долгие годы работы с расчлененкой окончательно укрепили его дух. Он не боялся ничего — за исключением ужасов современной хирургии. А вид мозгов, которые пульсируют под черепом взрослого человека (младенцы — другое дело), совершенно лишал инспектора равновесия.

— Что вам, ширму трудно поставить? Вытворяете с несчастным мужиком черт знает что! — воскликнул Флинт, но в ответ услышал, что раз он такой нюня, то может выйти из палаты, и вообще, это не мужик, а женщина, У нас унисекс.

— Вот уж никогда бы не догадался, — возмущенно бросил Флинт. — Хотя, если вдуматься, унисекс — очень подходящее название. Ни за что не поймешь, кто тут у вас кто.

Благодаря этому замечанию он заслужил сильнейшую нелюбовь трех дам с ближних коек, которые тешили себя иллюзией, что они еще очень даже ничего себе. Флинт не обратил на это внимания. Он честно пытался увлечься чтением заметки об известном регбисте. Оказывается, тот зашел в массажный салон в Суонси, случайно обнаружил, что там работает его жена, и устроил хозяину страшный скандал с рукоприкладством — «будто его кто за яйца дернул», сказал хозяин, выступая свидетелем в суде. Неожиданно инспектор встретился взглядом с Уилтом.

Флинт опустил газету. Улыбнулся.

— Здравствуйте, Генри. Как самочувствие? Лучше?

Уилт, не поднимая головы от подушки, присмотрелся к улыбке инспектора. Она была какая-то непонятная, и уверенности не внушала. Больно уж редко торчали искусственные зубы. И слишком уж часто Уилт — в прошлом — видел на этом лице улыбку язвительную, злобную, чтобы сейчас поверить в ее искренность. И вообще, ничего ему не лучше.

— Лучше чем что? — спросил он.

Улыбка исчезла с лица Флинта — а вместе с ней испарилось и сочувствие. Видно, удар по башке никак не повлиял на умственные способности Уилта.

— Ну… Чем до этого.