Ева была просто шокирована. Она бы никогда не уехала из дома, оставив там такую грязь. Она сказала об этом Салли, но Салли ответила, что не надо быть занудой и что дом не их, они сняли его на лето, и что общественная система, в которой доминирует мужчина, всегда ожидает от женщины готовности безропотно выполнять рабский домашний труд. Ева попыталась понять, о чем речь, и почувствовала себя виноватой оттого, что ей это не удалось и оттого, что. по‑видимому, считалось ущербным так гордиться своим домом, как это делала она.
И потом еще эта история с Генри и куклой. Совсем не похоже на Генри. Чем больше она об этом думала; тем более странным все это ей казалось. Конечно, он был пьян, и все же… совсем без одежды? И где он взял куклу? Она задала этот вопрос Салли и ужаснулась, узнав, что Гаскелл без ума от пластика и обожает играть во всякие игры с Джуди, и что все мужики такие, и что по‑настоящему осмысленные отношения могут быть только между женщинами, потому что женщинам нет нужды доказывать свою половую зрелость при помощи открытых актов экстрасексуального насилия, разве не так? К этому времени Ева окончательно потеряла смысл слов, которые были ей непонятны, но звучали так веско, и потому они в очередной раз занялись касательной терапией.
Касательная терапия была еще одним пунктом, по которому Ева никак не могла прийти к окончательному мнению. Салли говорила, что она все еще заторможена, а это признак эмоциональной и чувственной недозрелости. Ева же боролась со своими двойственными чувствами. С одной стороны, ей не хотелось быть эмоционально и чувственно незрелой, и, если судить по тому отвращению, которое она испытывала, лежа голой в объятиях другой женщины, то она стремительно развивалась и психически и сексуально, так как, с точки зрения Евы, чем противнее лекарство на вкус, тем больше оно приносит пользы. С другой стороны, она была далеко не убеждена, что касательная терапия – это прилично. Она превозмогала себя только большим усилием воли и все равно в глубине души сомневалась, что это правильно, когда тебя трогают в таких местах. Ко всему прочему, ее заставили пить противозачаточные таблетки. Ева очень возражала и говорила, что она и Генри всегда хотели иметь детей, но Салли настояла.
– Ева, детка, – сказала она, – с Гаскеллом никогда нельзя быть ни в чем уверенной. Иногда у него месяцами ничего не шелохнется, а потом вдруг от него нет отбоя. И он абсолютно неразборчив.
– Но мне казалось, вы говорили, что у вас настоящие отношения, – сказала Ева.
– О, конечно. В полнолуние. Ученые из всего извлекают только суть, а смысл жизни для Джи – пластик. И нам бы не хотелось, чтобы ты вернулась к Генри с генами Джи в яичниках, не так ли?
– Вне всякого сомнения, – согласилась Ева, ужаснувшись этой мысли, и после завтрака, перед тем как заняться уборкой крошечного камбуза и мытьем посуды, проглотила таблетку. Все это так отличалось от трансцедентальной медитации и занятий керамикой.
На палубе Салли и Гаскелл продолжали ссориться.
– Что это ты подсовываешь безмозглым сиськам? – поинтересовался Гаскелл.
– Касательная терапия, телесный контакт, эмансипация путем осязания, – сказала Салли. – Ей не хватает чувственности.
– Мозгов ей тоже не хватает. Мне приходилось встречаться с дурами, но тупее этой не видел. Впрочем, я спрашивал про те таблетки, которые она принимает за завтраком.
Салли улыбнулась.
– Ах, эти, – сказала она.
– Да, эти. Ты что, решила лишить ее последней капли рассудка? – спросил Гаскелл. – У нас и так хватает забот.
– Оральные контрацептивы, крошка, старые, добрые противозачаточные таблетки.
– Оральные контрацептивы? Какого черта? Да она мне на дух не нужна.
– Гаскелл, радость моя, какой ты наивный. |