Подводя итог своим рассуждениям, Черчилль резюмирует, что «устрашающее превосходство» вермахта на момент начала войны явилось результатом отсутствия «решительного шага» со стороны «некогда победоносных союзников» по «оказанию сопротивления неоднократным агрессиям Гитлера». Он утверждает, что «нет никакой заслуги в том, чтобы оттянуть войну на год, если через год война будет гораздо тяжелее и ее труднее будет выиграть». «Безопасность государства, жизнь и свобода граждан позволяют и требуют не отказываться от применения силы в качестве последнего средства», — заключает потомок герцога Мальборо.

Выводы британского политика звучат несколько обще, но одной из особенностей обсуждаемых в Мюнхене событий (как и во множестве других аналогичных эпизодах) является то, что ключевую роль в них играли не отвлеченные процессы и умозрительные тенденции, а конкретные люди. И за решениями британского правительства пойти на сделку с Гитлером, расплатившись за спокойствие собственной страны независимостью иностранного государства, тоже стояли конкретные люди во главе с премьер-министром Невиллом Чемберленом. Черчилль делает реверанс в его сторону, заявляя, что «неверные выводы были сделаны благонамеренными и способными людьми». Он признает, что его коллеги руководствовались «благородными мотивами», но считает, что это обстоятельство не снимает с них ответственность «перед историей». Причем вина распространяется не только на Чемберлена, который «господствовал над подавляющей частью общественного мнения». Черчилль также упоминает «ликующие толпы», которые приветствовали премьер-министра по пути с аэродрома на Даунинг-стрит; он говорит о членах правительства, «потрясенных до основания, но поддерживающих друг друга» и предпочитающих сохранить свои должности вместо добровольной отставки и демонстративного выражения недовольства проводимой политикой; он отмечает «усилия партийных организаторов», которые выступили единым фронтом в поддержку решений своего лидера.

Наблюдая с позиции герменевтики за тем, как Черчилль ловко оперирует фактами, пытаясь доказать тезис о том, что Вторая мировая война была «ненужной войной», что ее легко было предотвратить, а допущенные в прошлом ошибки должны служить предостережением в будущем, в рассуждениях британского политика можно обнаружить дополнительный смысловой пласт. Все аргументы Черчилля с упрощением и контрастом, а также доказательством того, что он оказывался прав гораздо чаще, чем принято думать, служили вовсе не средством достижения главной цели — описание войны и причин, к ней приведших. Они и были главной целью — создать миф о Черчилле-супергерое, о решительном, волевом, бесстрашном, непоколебимом, прозорливом государственном деятеле, который смог не только одним из первых разглядеть опасность на заре ее появления, но и, подвергаясь хуле и остракизму, сумел публично заявить о своей точке зрения и вступить за нее в борьбу. Характерным словесным подтверждение этого образа стало следующее назидание из «Надвигающейся бури»:

Если вы не станете сражаться за правое дело, когда можете легко одержать победу без кровопролития; если вы не станете сражаться, когда ваша победа гарантирована и достижима с небольшими потерями, вы дождетесь того момента, что вам придется вступить в борьбу, когда все факторы будут против вас, а ваши шансы на выживание будут ничтожны. Возможен и еще более мрачный сценарий, когда придется сражаться без надежды на победу, поскольку лучше погибнуть в бою, чем жить в рабстве.

Результат мифотворческой деятельности превзошел даже самые смелые ожидания автора. В западной политической культуре имя Черчилля стало синонимом борьбы, а аллюзии на его поведение — частым атрибутом внешнеполитических выступлений и подходов, связанных с выходом из кризиса и демонстрацией решительной политики.