Но даже родовитость, даже всё самое лучшее, что у неё было, не спасло её от ссылки. Она заболела корью, и, как ни старался канцлер скрыть это обстоятельство от Елизаветы, императрицы, девочку пришлось отправить из Санкт-Петербурга в поместье в семнадцати вёрстах от столицы. Елизавета смертельно боялась кори: её жених до свадьбы скончался от этой страшной тогда болезни, и императрица на всю жизнь сохранила в себе ужас перед корью и оспой — двумя бичами Божьими, как она считала.

В деревне маленькая Екатерина очутилась среди чужих людей, каких-то немцев, приставленных для ухода. Разом лишилась она всех удобств и комфорта дома дяди, родных лиц и нежных привязанностей. В доме дяди она была остроумна и весела, резва не по годам, мило болтала и прекрасно танцевала. Здесь, в деревне, она научилась быть подозрительной и мнительной, полюбила читать в тишине, размышлять о жизни и смерти, душе и разуме.

Изрядная библиотека — вот что спасало её. Философские труды Бейля и Бауло, Монтескьё и Вольтера сначала не были понятны ей, но отсутствие других книг, скука и тоска сделали её внимательной читательницей и последовательницей новых идей, о которых в русском обществе если и слышали, то мельком и невзначай. Равнодушие, чёрствость окружающих заставили её стать мужественной, твёрдой и гордой.

А вернувшись в столицу, она обнаружила, что из всего придворного круга только великая княгиня придерживалась тех же взглядов, питалась теми же идеями, которые почерпнула Романовна из французских источников. Так они сошлись, сделались подругами.

Теперь, выезжая на придворные рауты и праздничные обеды, Романовна присматривалась к блестящей толпе, умела оценить людей, угадать их душевные движения. И скоро поняла, как она одинока в этой шумной толпе. А встретив князя Дашкова, окунулась в новый мир — мир любви и забот, детских пелёнок и лепетания. В свои восемнадцать лет она умела подать мужу дельный совет, но никогда не освободилась от затуманенного любовью взгляда, которым смотрела на него. И прощала ему всё: кутежи, долги, измены и равнодушие.

Екатерина Романовна считала, что нашла родную душу в великой княгине — у них были одинаковые взгляды, идеи, вкусы, печали. И теперь Романовна отчётливо видела, какая нелёгкая судьба ожидает будущую императрицу. Пётр — пьяница, неумён и зол, необразован и груб, в нём нет ничего от настоящего властителя. Грубые забавы и воинская муштровка, вечное пьянство и тихое крохоборство за карточным столом — нет, не мог Пётр ужиться с умной, тонкой, ловкой и хитрой будущей императрицей. При всём своём уме, умении нравиться всем, Екатерина, великая княгиня, не нравилась только одному человеку в империи — своему мужу, будущему императору России. И кто-то из них должен был покориться другому...

Дашкова остановила карету недалеко от деревянного дворца на Мойке, где в этом году жила вся императорская семья. Соскочила с подножки, не дожидаясь помощи грузного лакея, и сразу же по колени ушла в ледяную воду, выкарабкавшись из колеи, заполненной талым снегом, перемешанным со льдом, оступаясь и оскальзываясь на ледяных глыбах, побежала к чёрному входу во дворец. Об этой маленькой лестнице ей говорила великая княгиня и намекала, что подруга может ею воспользоваться. До сих пор Дашковой не приходилось делать этого. Теперь она нашла её и проворно поднялась в темноте на небольшую площадку, соединявшую покои с этим чёрным ходом, которым пользовались слуги и влюблённые.

Слава Богу, на лестнице она не встретила ни души. Маленькая, еле белевшая в темноте дверь отворялась в приёмную. Там горела свеча, перед ней сидела дежурная горничная Шаргородская. Княгиня хорошо знала её — не раз приходилось задерживаться у великой княгини, и Шаргородская всегда отличала Романовну от других гостей, была любезна и предупредительна.

Екатерина Ивановна Шаргородская подняла голову — направо и налево называли в те времена всех девочек Екатеринами — и изумлённо вскинула выщипанные брови.