Она передохнула и напрямик спросила — жаль было тратить время на бесплодные разговоры, дел по горло:
— Что же побудило вас приехать в столь поздний час?
Она говорила на великолепном, изысканном французском — знала, что немецкий, её родной, даётся Романовне с большим трудом в светских разговорах, а по-русски та знает лишь какие-нибудь десять фраз.
Молоденькая её подруга вспыхнула румянцем — от жаркого одеяла, от того, что поняла всю бестактность своего визита. И оттого ляпнула напрямик:
— Юродивая кричала...
Она сказала это по-русски, сама не заметив, как повторила слова своей старой няньки. И пытливо всмотрелась в лицо царской невестки. Оно не изменилось, ничего не выражало, кроме любезности и внимания, и внезапно Романовна поняла, что та всё знает раньше её, что всё уже решила, что тайные мысли давно оформились в дела. Но всё это лишь смутно и неотчётливо пронеслось в голове, и она отодвинула эту мысль на потом, когда сумеет спокойно и ясно проанализировать ситуацию.
И ещё ярче залилась румянцем.
Просвещённая, умная женщина, идущая в ногу с веком. И такие бредни, юродивая, предрассудки... Что должна думать о ней её высокородная подруга?
Но, раз начавши, она должна закончить.
— Пеките блины, кричала... Ведь это что-нибудь же да значит? Она не просто кричит, она всегда пророчит... — Романовна уже перешла на французский и живо заговорила: — Тучи, над вашей головой тучи... Что-то надо делать, что-то предпринимать. Если у вас какой-нибудь план, что вы хотите и можете предпринять...
Прижав руки к груди, горячо, захлёбываясь от нетерпения, она пристально вглядывалась в лицо своей царственной подруги.
— И что я могу сделать для вас? Подскажите, вы же знаете, что более преданного друга у вас нет... Я не могла более противиться желанию узнать, как можно сделать, чтобы развеять эти тучи. — И совсем тихо закончила: — Доверьтесь мне, я заслуживаю вашего доверия. И в дальнейшем надеюсь заслужить его. Приказывайте, повелевайте...
Из глаз Екатерины вдруг брызнули слёзы. Всё-таки она только женщина, и любое проявление внимания, преданности вызывает в ней глубокое чувство жалости к себе. Она быстро и легко плакала.
Лёгким жестом она схватила руку Романовны и прижала к своему сердцу.
— Я так признательна вам, дорогая княгиня, — сквозь слёзы, но по-прежнему ровным и любезным тоном проговорила она, — но верители вы, что у меня нет никакого плана. Я не могу да и не хочу что-либо предпринимать. Да и что я могу? Я хочу и должна мужественно встретить то, что должно случиться. Моя надежда одна на Бога, и я отдаю себя в Его руки...
Последние слова прозвучали несколько напыщенно и торжественно, но тон их был вполне искренен. И Екатерина мысленно похвалила себя за эту сцену...
— В таком случае, — горячо заговорила Романовна, глотая слова, — за вас должны действовать ваши друзья. И я не уступлю другим в рвении к жертвам, которые готова принести ради вас...
«Ах, слова, слова, — пронеслось в голове у Екатерины, — много они могут выразить и ещё больше скрыть»...
— Нет, нет, — продолжала она играть чувствительную сцену, — нет, не вздумайте подвергать себя опасностям из-за меня. Не навлекайте на себя несчастий. Иначе я вечно буду сожалеть об этом. Да и возможно ли что-либо предпринять?
Она сказала это так вкрадчиво и тихо, чтобы понять, есть ли за спиной княгини кто-то, что она не так просто взяла да и прибежала во дворец в пылу молодости и неопытности.
Но её ждало глубокое разочарование. Княгиня не назвала ни одного имени, ни одной силы, которая бы показала, что намерения её не просто слова. |