Изменить размер шрифта - +

   Мясо и кровь. Шанс и страх. Вжавшись в просоленные доски моторки, дрожа и не находя сил оторвать взгляд от распростертого на пристани окровавленного тела, пес напрягал свой быстрый, пытливый ум, стараясь понять смысл происходящего, но видел только черный, непроглядный ужас, жуткую пустоту бессмыслия. То была плохая смерть, последний вздох перед последним сном, внезапное трепыхание перьев перед падением в холодную, ледяную воду, где уже ждут мягкие, но цепкие челюсти. То был плохой конец, означающий близкую перемену всего в крохотном мирке, где обитал пес. Он видел человека, любимого хозяина, стоящего перед разбитым окном с пустым, ставшим вдруг незнакомым лицом. Хозяин смотрел вниз, на то, что сделал, и пес ощущал его боль, его незаживающую, пульсирующую рану. Люди внизу кричали, толкались, суетились, стараясь увидеть и стараясь не видеть. А на камнях лежала, издавая знакомую вонь, груда мяса. То, что не было ни человеком, ни зверем, ни частью ясного, истекающего дня. Пес ждал, дрожа. Чутье, более верное, чем глаза или уши, подсказывало ему беречься темного, злого города и грязной воды. Громкий, привычный треск ружья, которое сжимал хозяин, сталконцом, завершением всего, что было раньше. Не уверенный ни в чем, кроме того, что подсказывал инстинкт, пес быстро и тихо перебрался через деревянный борт лодки, скользнул под маслянистую, ядовитую серую пленку лагуны и поплыл, подхваченный холодным течением.

   Когда он вынырнул, голоса звучали уже не так пронзительно. Пес знал, что люди обладают более слабой и грубой формой сознания. Растерянный, сбитый столку, обиженный, уверенный только в выбранном направлении, он удержался на черных вонючих волнах и, выбравшись из-под них, заработал лапами, держа курс в открытые воды лагуны.

   Часть V

   Последние церемонии

   Глава 1

   Шла вторая неделя сентября, и ближе к вечеру солнце уже теряло силу. Долетевший с Адриатики бриз принес не по сезону ранний холодок, намек на близящуюся смерть лета. Промчавшись над серыми волнами, он ударил в лица людей, собравшихся на краю кладбища. Лео Фальконе всегда чувствовал себя неуютно на похоронах, хотя и присутствовал на последних много лет назад. Сидеть в инвалидном кресле, зависеть во всем от других – удовольствие небольшое, и он часто вспоминал Ника Косту, уже испытавшего «прелести» такой ситуации. Когда некуда сбежать, когда не прикроешься работой, на первое место поневоле выходят личные дела, и ему ничего не оставалось, как предаваться размышлениям о том, что уже неделю, а то и больше не давало покоя.

   – Лео, ты готов? – спросила Рафаэла. – Микеле пожадничал, так что возвращаться придется на рейсовом трамвае, а они скоро заканчивают. Надо поторопиться, чтобы не опоздать на последний.

   – Минутку, – отозвался он, вспоминая свежевырытую могилу за плотной стеной кедров, отделявших их от участка на кладбище. – Я думаю.

   Времени на это было в избытке. Инспектор размышлял и о последних событиях, и о том, что видел во сне в больнице перед тем, как пришел в себя, – оно никуда не ушло и по-прежнему сидело в голове. Вопрос, как понимал Фальконе, заключался в том, что делать, как поступить со всеми этими неприятными, мрачными мыслями.

   В предпоследний путь – как и для всех, кладбище стало для Уриэля Арканджело лишь временным, на десять лет, приютом, после чего гроб подлежал эвакуации, чтобы освободить место другим – умершего провожали лишь пятеро скорбящих: двое братьев, сестра, Фальконе и адвокат, занимавшийся делами разбогатевшей после гибели Мэсситера семьи. Одетых в черное представителей похоронного бюро было больше, что, впрочем, не выглядело неуместным. Даже после смерти Арканджело не переставали быть чужаками.

   С другой стороны, Мэсситеру повезло еще меньше.

Быстрый переход