Ночной кошмар продолжался и для Донован. Ее будто окутало темное облако, не пропуская ни света, ни воздуха из внешнего мира. Она отказывалась от предложений проконсультироваться с психологом, замкнулась в себе и практически впала в депрессию. Стала сама на себя не похожа. Поддавшись уговорам Клэр и своих коллег, Сэм взяла недельный отпуск, но уже через три дня явилась на работу, хотя всем – и ей в первую очередь – было понятно, что она еще не оправилась. Сидеть дома еще хуже, возражала Сэм, тем более что физически она не пострадала. А Тарталье Донован призналась, что ей жутко находиться в доме одной, страшно ложиться спать. Она боится снов, которые – она это точно знала – непременно ей приснятся. Тарталье мучительно было видеть, как Донован приходит в участок, механически, как робот, выполняет какую‑нибудь работу и уходит домой – возвращается в свой кокон; он понимал, почему Сэм предпочитает находиться среди людей, в отделе. Во всем происшедшем она винила себя. Даже в том, что Залески сбежал. Никакие слова Тартальи и уговоры коллег не могли ее переубедить. Все, чем мог помочь Тарталья, – завалить ее работой, чтобы отвлечь от тяжелых мыслей. Тарталья надеялся, что со временем Сэм станет прежней.

Когда он предложил ей навестить Кларка, лицо ее чуть прояснилось. Не возражала она и против приглашения на обед к Николетте: Марк попросил Сэм помочь ему защититься от макиавеллиевских интриг, имеющих целью сосватать Марку одну из Николеттиных подружек. Сэм даже оживилась: ей было любопытно познакомиться с его сестрой. Первый раз после инцидента у Залески Сэм взглянула на себя в зеркало: накрасилась, надела облегающую черную водолазку, короткую юбку и лиловые замшевые туфли. Никогда прежде Тарталья не видел Сэм в юбке и теперь отметил про себя, что ножки у нее красивые, и даже очень. Марк все порывался сказать ей, что она сегодня необыкновенно привлекательна, однако опасался, что ей вряд ли придутся по душе легкомысленные банальности.

– Залески, значит, бесследно исчез, – проворчал Кларк.

– Да. В тот вечер его имя значилось в списке пассажиров рейса «Эр Франс», следующего в Париж. Теперь, разумеется, он может быть где угодно. – Марк покосился на Донован. Та по‑прежнему упорно не поднимала глаз и мыслями была где‑то далеко. – Как только пожар потушили, мы обыскали его дом, а также маленькую квартирку, которую, как выяснилось, он снимал поблизости, – продолжил Тарталья. – Прочесали все уголки офиса в Южном Кенсингтоне, но ничего не нашли. Компьютер, с которого он посылал мейлы, исчез, как и все его «трофеи»: пряди волос, кольца. У нас нет ни одной улики, которая привязывала бы его к убийствам девушек. Конечно, остается факт его добровольной работы в Католической ассоциации помощи. По крайней мере ясно, как он знакомился с будущими жертвами. Но… Мы еще раз изучили записи телефонных звонков убитых девушек. Прямого подтверждения, что какая‑то из них звонила туда или говорила с ним, тоже не нашлось. Мы предположили, что они пользовались таксофонами или телефонами других людей. Только Келли Гудхарт звонила по горячей линии в КАП, что выяснилось не сразу, поскольку она звонила из офиса.

– Получается, – уточнил, тяжело вздохнув, Кларк, – у вас на него и нет ничего?

– Известные нам жертвы, боюсь, только верхушка айсберга. Вполне вероятно, есть и другие, про которых мы пока не знаем. Я подозреваю, что он убил и своих деда с бабкой. Доказательств нет. Боюсь, покушение на убийство двух офицеров полиции – все, что у нас имеется.

Не успел Кларк ему ответить, как в палату вошла пожилая, крепко сбитая медсестра.

– Давайте‑ка прервем на минуточку нашу беседу, мистер Кларк. – И она без дальнейших объяснений резко задернула шторы вокруг кровати Кларка.