– Имена довольно быстро идут на смену друг другу в этом году. Так, последний был Лаура. Значит, это будет Мейбл. – Он посмотрел на Шеллинга. – Еще одно. Как насчет островов?

– А что острова? Мы дадим им обычное предупреждение.

Он повернулся и вышел из кабинета. Уайетт смотрел ему вслед с нарастающим чувством отвращения.

III

К вечеру Уайетт ехал по дороге, огибающей залив Сантего, к Сен‑Пьеру, столице Сан‑Фернандеса. Не велика была эта столица, но то же самое можно было сказать и обо всем острове. В угасающем свете дня он разглядывал привычные картины – банановые и ананасовые плантации, людей, работавших на них, – мужчин в грязных выцветших хлопчатобумажных рубашках и синих джинсах, женщин в ярких цветастых платьях и красивых косынках на головах. Все они, как обычно, смеялись, болтали друг с другом, их белые зубы и темные лоснящиеся лица блестели в лучах заходящего солнца. И как обычно, Уайетт с удивлением спросил себя: «Почему эти люди всегда кажутся такими радостными и счастливыми?»

Причин радоваться у них было не много. Большинство из них было задавлено постоянной нищетой, результатом в первую очередь перенаселенности и неумелого обращения с землей. Когда‑то, в восемнадцатом веке, Сан‑Фернандес был богат сахарным тростником и кофе и был лакомым кусочком для боровшихся между собой европейских колониальных держав. Но в какой‑то момент, когда хозяева отвлеклись на другие дела, рабы восстали и решили сами вершить свою судьбу.

Может быть, это было хорошо, а может быть, и плохо. Правда, рабы теперь были свободны, но последовал ряд жестоких гражданских войн, истощивших экономику острова Сан‑Фернандес. Непомерный рост населения довершил дело, и несчастные безграмотные крестьяне остались один на один со своими жалкими клочками земли и системой натурального обмена. Уайетт слышал, что в центральном, гористом районе острова люди за всю свою жизнь даже не видели денег.

В начале двадцатого века дела на острове, кажется, стали поправляться. Окрепшее правительство открыло путь иностранному капиталу, кофе сменили бананы и ананасы, площади сахарного тростника значительно увеличились. Это были хорошие дни. Хотя заработок на плантациях, которыми владели американцы, был невысок, он все же был постоянен, и постепенно денежный рынок на острове оживал. Именно тогда был построен отель «Империал», и Сен‑Пьер стал расширяться за пределы Старого города.

Но Сан‑Фернандес никак не мог выбраться из заколдованного круга своей истории. После второй мировой войны в результате кровавого переворота к власти пришел Серрюрье, самозванная Черная Звезда Антильских островов. Его кровавая клика правила неправедным путем судов, убийств, диктатуры армии. У него не было противников, он расправился с ними, и на острове установилась одна власть, власть черного кулака Серрюрье.

И все же люди находили в себе силы смеяться.

Сен‑Пьер был замызганным городишкой с кое‑как построенными кирпичными домами с ржавыми крышами и облупленными стенами. Повсюду стоял тяжелый запах гниющих фруктов, тухлой рыбы, людских и звериных экскрементов. Он ощущался и здесь, в «Империале», хранившем еще следы лучших времен.

Уайетт вглядывался в полумрак плохо освещенного помещения – на городской станции опять что‑то произошло – и наконец, увидел Джули. Она сидела за столом с каким‑то мужчиной, и настроение у Уайетта вдруг неизвестно отчего упало. Впрочем, услышав знакомый теплый голос, он немного приободрился.

– Хелло, Дейв. Очень рада вновь видеть тебя. Это Джон Костон. Он тоже здесь остановился. Он, как и я, летел из Майами в Сан‑Хуан, и здесь мы опять наткнулись друг на друга.

Уайетт стоял в нерешительности, ожидая, что, может быть, Джули извинится перед Костоном и покинет его, но она этого не сделала, и он сел за стол рядом с ними.

Костон сказал:

– Мисс Марлоу рассказывала мне о вас.