|
Мы смешаем вино с нашей кровью, а яд из второго бокала выплеснем в огонь. — Обнаженное тело танцора отбрасывало на стены и потолок черную паукообразную тень. Этот монстр в облике всесильного демона был великолепен и страшен одновременно, как может быть великолепна сама смерть. — Ты слишком хороша, чтобы уйти из этого мира, не одарив меня наслаждением. Приблизившись к Эжени, он бросил ее на подушки и крепко сжал запястья. — Не знаю, откуда тебе приснилась чушь про Барковскую и ядовитый завод… Это был плохой сон, наваждение демона, который надо забыть. Я изгоню из твоего тела этого демона, мы станем единой плотью, единой волей… Мы овладеем властью темных сил, а потом — мы станем править миром. Мы — сильнейшие!.. Я знаю, ты из нашей породы, ведьма. У тебя горькая кровь и особые отметины.
Острые зубы впились в шею Эжени. Она застонала и выгнулась, пытаясь сбросить с себя насильника. Оторвав губы, он медленно слизывал алеющую на них кровь. Согнув колено, Эжени изо всех сил ударила мучителя в пах приемом, выученным у китайца Шарля. Боль ослепила противника. Но этим человеком руководили могучие силы — протяжно взвыв, он закинул побледневшее лицо, но так и не выпустил рук своей жертвы. — Хорошо. твой выбор сделан! — Взяв с пола бокал с ядом. он поднес его к губам Эжени. В это мгновение она успела освободившейся правой рукой выхватить из граната нож и вонзить его под ребра — в самое сердце. — Умри! Он даже не изменился в лице. Бронзовое мускулистое тело с торчащей костяной рукояткой казалось кошмаром из горячечного бреда. Подбородок с острой черной бородкой чуть дрожал от напряжения. На плечах и груди темнели крошечные родинки. — Пей, любовь моя, пей! — Разжав зубы Эжени, он влил в ее рот смертоносную жидкость и захохотал, захлебываясь собственной, хлынувшей изо рта кровью. …Эжени пришла в себя от тяжести навалившегося на нее тела. Альберт еще хрипел — из раны в боку текла тонкая струйка. Она почувствовала страшный жар, разлившийся по всему телу и сплюнула обжигающую рот горечь. Потом Эжени показалось, что ее тело раздвоилось, — одно, бездыханное, осталось лежать рядом с трупом Альберта в окровавленной постели. Другое, — легкое, почти прозрачное, подхватив папку с документами, покинуло страшный дом. Эжени гнала машину, как сумасшедшая, не отдавая себе отчета в том. что она делает, и вскоре оказалась у «Фреске». Открыв дверь ключом, она зажгла свет в столовой и подняла трубку телефона. Впервые она воспользовалась тем номером, который Хельмут оставил ей на случай серьезной опасности. Его голос звучал приглушенно и настороженно, очевидно, он ждал этого звонка, ждал до трех часов ночи. — Это я, — сказала Эжени. — Все произошло почти как ты хотел… Он убил меня. Но… но… я тоже прикончила твоего парня… Лучше бы это был ты… — Покачнувшись, она уронила телефонную трубку и упала грудью на стол на принесенную ею папку. «Только бы успеть, только бы успеть, пока не погасло сознание», — думала она, пряча документы среди старых книг. Из последних сил она писала донесение Шарлю. Три закодированных слова: «Папка. „Фреске“. Книги». И улыбнулась, что сумела избежать искушения позвонить связному — телефон виллы наверняка был под контролем германской разведки. Надписав конверт, Эжени засунула письмо в стопку ждущей отправки корреспонденции — ее ответных благодарственных посланий на присланные ко дню рождения поздравления. «Ну, вот и все. Мне двадцать пять лет и два дня. Я никому не нужна и никого не успела полюбить». — Это была последняя мысль, мелькнувшая прощальным огоньком в сгущающемся, звенящем сумраке. |
