Давно уже они не занимались любовью с такой всепоглощающей страстью, забыв обо всем на свете и даже о том, что час назад произошло в этом доме. Наслаждаясь физической близостью с человеком, дарившим ей восхитительное, наполненное острым наслаждение забытье, Эжени ни разу не подумала о том, что выкрав документы, положила конец их любви.

Глава 24

Короткие полуденные тени кипарисов в сквере св. Терезы не давали прохлады. Здесь было тихо, как на опустевших в часы сиесты улицах. Дома с закрытыми решетчатыми ставнями спали. Но Эжени казалось, что чьи-то глаза следят за ней из полумрака душных комнат, чьи-то влажные ладони сжимают наведенный в ее затылок пистолет.

Развернув названный Шарлем в качестве пароля журнал, она присела на крайнюю от питейного заведения скамейку и не поднимала головы, пока башенные часы не пробили один раз. Связной запаздывал.

Документы, упакованные в небольшую дорожную сумку, Эжени оставила в номере маленькой гостиницы поблизости от скверика. Портье, понятливо кивнул, услышав, что хорошенькая сеньорита в соломенной шляпке и цветастом ситцевом платье вернется с кавалером. Эжени заново перебирала в уме все детали встречи, названные Шарлем, — нет, она не ошиблась, по крайней мере, в определении места и времени. Но связной не появлялся и напряжение росло. В окошке над бакалейной лавкой громко хлопнула ставня — сердце Эжени вздрогнуло, озноб пробежал по разогретой солнцем спине.

— В не подскажете, где здесь можно остановиться? Я проездом в ваших краях. — Любезно осведомился мужской голос на плохом испанском языке.

Эжени подняла глаза:

— Возможно, сеньор говорит по-французски? Мне… — Последние слова отзыва застряли у нее в горле. Под белесым августовским солнцем, в сонном предместье испанской столицы, среди настороженной тишины, нарушаемой всплесками фонтанчика, стоял Алексей Ярвинцев. Возмужавший, загорелый, с тросточкой и небольшим саквояжем в руках.

Эжени опустила ресницы и выдохнула воздух, который целую минуту, тараща глаза на связного, держала в груди. Перед глазами плыли темные круги, звенело в ушах и казалось, стоит только поднять веки — и увидишь раскаленную гальку черноморского пляжа, выгоревшую синеву ленивой волны и юного офицера, с трепетом взирающего на ее наготу.

…— Ты?! — Наконец сказала она. опускаясь на скамейку рядом. Эжени механически проговорила положенные слова отзыва. — Пойдемте, я покажу вам неплохую гостиницу поблизости. Как приятно. что синьор говорит по-французски. Я тоже здесь проездом.

…В душном номере гостиницы пахло кислым вином. Вокруг лампочки на потолке, спрятанной в прогоревший голубой абажур гонялись мухи. Полосатый сумрак от решетчатых жалюзи лежал на вытоптанном ковре и синем покрывале большой деревянной кровати. Бумажные обои густо цвели выгоревшими букетами незабудок.

— Как же это случилось, Настя? Я потерял тебя из виду, получив то странное письмо… Я был уверен, что ты сбежала с толстобрюхим певцом. Так уверял Вольдемар.

— Ничего не понимаю… Это я получила от господина Лихвицкого деньги на проживание, записочку от тебя и строжайший наказ никогда не попадаться на глаза господам. Мы поселились в рабочих трущобах.

— Так ты осталась в Одессе?! А как же актер?

Эжени укоризненно покачала головой:

— Удивляюсь, почему такую ответственную миссию доверили столь несообразительному человеку… Алекс, никакого певца и никакого письма от меня не было… Вольдемар — подонок. Он лип ко мне, как репей, и застав нас, решил отомстить. Наговорил родителям всяких гадостей, а те и постарались избавиться от развратной девчонки и ее безропотной матери. Да еще состряпали всю эту «переписку»… Теперь-то я почти уверена, что гнусные слова небрежного прощания были написаны не тобой.