Сейчас мне нужно заняться подготовкой второго этапа переговоров. Переводчик просил ему маршрут следования делегации заранее сообщить. На помощь рассчитывать не приходиться: Эму окончательно выбыла из игры, а Дармобрудер весь во власти грез и недееспособен. Не имея сил отвлечься, я раздраженно наблюдала, как гудит от возбуждения весь наш небольшой коллектив, обсуждая невероятную выходку Жрушко. Злорадство коллег было понятно: Эму в галерее не любили, она постоянно всем канифолила мозги, приставала по мелочам, не давала нормально работать. Сейчас коллектив обсасывал версию наркотической зависимости Ноевны, хотя кое-кто пытался толковать о психическом заболевании, вызывающем неадекватное поведение. С утра уже позвонил прародитель Жрушко Ной и сообщил, что у дочурки гипотонический криз, в каковое объяснение никто не поверил. Дармобрудер, напрочь позабыв о своей верной подлизе, попавшей в немилость, бегал по кабинету взад-вперед, нервно потирая ручки и вслух рассуждая о грядущей поездке и оглушительном успехе.

Снова притащились художники и сидели по углам с кислыми лицами, словно клиенты в приемной у зубного. В приемной, то есть в офисе, напряженное ожидание повисло в воздухе и густело с каждой минутой. Скоро опять приедут итальянцы, будут утрясать подробности финансирования, сроки, а главное, сообщат боссу названия отобранных для выставки экспонатов и имена художников, заинтересовавших итальянскую сторону. Так что в теплые страны поедут не все! И вот Дармобрудеровские протеже, ощутив внутреннюю конкуренцию в своем узеньком мирке, больше не объединялись против внешнего врага — критика-конформиста, а, наоборот, каждый точил на собрата зуб. Приятно было видеть их злобно огрызающимися друг на друга, а не заводящими чуть что многочасовые велеречивые беседы, как оно бывало. Нерушимая творческая дружба и духовное родство издыхали в корчах прямо на глазах. Наблюдая за этим трагифарсом, я почти забыла о собственных обязанностях.

Через пару часов мне, впрочем, надоело следить за монотонным спектаклем в офисе Дармобрудера. Я, позевывая от хронического недосыпания, отправилась еще раз осмотреть зал, где в тесноте и в обиде размещались произведения убогой пятерки, совершенно так же, как их авторы, тесня друг друга в кабинете шефа. Когда готовилась выставка, я с трудом заставила Дармобрудера отказаться от опустошения вполне приличных залов. А то он по всей галерее расставил бы плоды своеобразного вдохновения своих протеже. Чертовы "плоды" напоминали пищепродукты застойных времен — засохшие сырки и заскорузлые котлеты из рубленого хлеба — притулившиеся в роскошном изобилии дорогого гастронома. В общем, "тот самый вкус — та самая дрянь", деликатес для ностальгирующих.

Ни глубина замысла, ни оригинальность исполнения здесь и не ночевали. У произведений Подмундирова, Мокростулова, Веревкиной, Табуреткина и Мыльцева были совсем другие, гм, достоинства. Когда человек, прожив полжизни в темном вонючем подвале, выходит на свет, его мучительно слепят краски, горло на свежем воздухе сжимается от спазм, запахи травы и цветов душат. Что делать бедному освобожденному? Можно надеть на голову пыльную коробку, а в руки взять гниющую половую тряпку и нюхать ее, словно нашатырь, спасаясь от изобилия впечатлений. Вокруг охваченной ностальгией публики вращаются народные умельцы, создающие в искусстве подобия супа из пакетиков. Здесь и чернуха во всех ее видах — вроде диссидентского самиздата с его наивным пылом; слезливый псевдоисторизм в духе когда-то преследуемого славянофильства; картинки под лубок с нецензурными подписями — помесь выползшего на свет божий андеграунда с народными ремеслами.