Больше я ничего придумать не могла, мы оба пали духом, и Микеле повез меня домой на такси, тащившемся по предрассветным улицам медленно и печально. С неприятным предчувствием очередной катастрофы я попрощалась с Чингьяле, который от волнения и бессонницы стал похож на Пьеро с перепою, и направилась домой. Отключив все, что могло бы звонить, пищать, самопроизвольно включаться и издавать звуки громче Прудонова сопения, я рухнула в сонный омут.

Днем, проснувшись не от звонка, не от стука в дверь, не от криков: "Помогите, убивают!", а исключительно по доброй воле, я приободрилась. Наконец-то, несмотря на сбои в режиме, мне удалось выспаться. Смерть Дармобрудера, конечно, случилась не к добру, но все равно новому директору без меня не обойтись, кто бы он ни был. Даже Жрушко. А если Эму задумает ставить мне палки в колеса по поводу командировки, давить на психику, грузить работой, то я пущусь на беззастенчивый шантаж: либо предоставьте мне такие и сякие льготы, либо откажусь работать вообще! То-то будет весело, то-то хорошо для владельцев "Комы" разбирать служебные конфликты накануне выставки! "Нет", — думала я, пожирая тосты с маслом, — "Я своего добьюсь! И в Италию съезжу, и роман с обаяшкой Кавальери у меня непременно случится, выдающийся и неординарный! А кстати, где мой менестрель?" Франческо не было, но я понимала, что он появится непременно: надо же ему узнать, как я пережила удар основоположником буддизма, нанесенный моей бедной головушке.

На работу я позвонила уже вечером, и голосом умирающего лебедя, который раздумал петь лебединую песню, произнесла:

— Верочка! Это Софья! Горе-то какое! Как вы там?

Далее примерно полчаса я не вступала в разговор, и даже не особо прислушивалась к причитаниям секретарши. Девочка она славная, но на известие об убийстве все славные девочки реагируют одинаково, а некоторые даже до самой старости: крики, стенания, "ой, что теперь будет", "какой ужас" и прочие нехитрые фразы, выражающие скорбь пополам с потаенным восторгом от собственной причастности. Пока Верочка перебирала весь ассортимент, я успела покурить, сделать себе еще чашку кофе, надеть теплые носки и просмотреть журнал "ТВ-парк" на следующую неделю. В завершение разговора мне было дано множество советов по поводу лечения сильных ушибов, а Жрушко, наконец-то проспавшаяся после того кофеечка и выползшая на служебные галеры, самолично порекомендовала посидеть дома пару дней, лелея свой ушибленный затылок. Я искренне согласилась.

До чего приятна возможность ничего не делать в рабочее время! Блаженство, усугубленное сознанием, что все остальные пашут безвылазно! Я, позевывая, побродила по квартире, поиграла с компьютером в ма-джонг, от души разложила пасьянс "Осажденный замок", приготовила себе перекусить, а потом вдруг ощутила прилив активности и решила сходить в мастерскую, забрать сумку из ремонта.

Люблю сумочки, которые женскими можно назвать с изрядной натяжкой — потому что это унисексуальные, вернее, асексуальные научно-хозяйственные баулы. Вечно в них лежат тонны книжек, купленные по дороге продукты, вот ручки и не выдерживают. Мастерская была через дорогу, поэтому я не стала беспокоить Оську просьбами о сопровождении: не может же проклятый убийца и злодей караулить момент моего пробуждения на лестничной площадке. Выдавая мне заскучавший по хозяйке баульчик, приемщица попеняла на мою рассеянность: оказывается, дедушкин дневник все это время куковал в старой сумке, во внутреннем отделении, застегнутом на молнию. Когда я сдавала занемогший саквояжик в мастерскую, даже и не заметила, что не все оттуда вытряхнула — книжечка-то легкая. Оставшаяся часть дня тянулась медленно-медленно.