— Так она ж не виновата! Элка Копытько импортом спекулирует. У нее отец — завбазой, оттуда и дефицит. Элка, весь педсостав школы шмотками подкупила.

— Ну, это вы, уважаемая мамаша, преувеличиваете, — нахмурил инструктор кавказские брови, поскольку и сам имел от Копытько подношения в виде заграничных галстуков и даже остро модного черного батника. — За Эльвиру я не беспокоюсь. За не есть кому заступиться, если что… У вас же в семье, как я понимаю, с мужским влиянием напряженка. Нет, я обидеть не хочу, я на себе испытал эффективность мужского воспитания, в смысле этого дела… — он сделал вполне определенный жест, означавший порку ремнем по мягкому месту.

Клавдия тихо заплакала, комкая платочек. Обидно — Элкин отец целый год к ней тайком ходил, подарки носил — мыло в заграничных коробочках, индийскую шелковую шаль… И были, конечно виды увести мужика от жены, щеголявшей в импорте и говорившей таким зычным и темпераментным пугачевским голосом, что за три квартала было слышно. А кем была эта разъезжающая на «Волге» супруга завбазой? — непутевой троечницей, обжорой в прыщах — вместе ведь учились. И вот как удачно пристроилась. Все устроились, только Клавдия такая невезучая. Мать зануда скрипучая — кто с такой тещей уживется, ангел и то бы не выдержал. Иринку запилили: «не то одела, не так сказала, поздно пришла, рано ушла…» Вот девчонка из дома-то и бежит. От рук обилась, комсомольского вожака позорит.

— Я обязательно приму меры, непременно приму… — пообещала Клавдия, преданно глядя из-под густых бирюзовых теней. — Только и вы того… за девочкой присмотрите. Как старший товарищ, как идеологический вождь… — Она запнулась, виновато глянув на висящий над столом портрет Горбачева. Этот новый глава государства, став президентом, затеял какую-то Перестройку. Так может, он и не вождь, а вождь теперь название ругательное? Но комсомольский товарищ на вождя не обиделся.

— Присмотрю. Работа у нас такая. Забота, надо сказать, большая. — Он цыкнул зубом и хищно блеснул смоляным глазом. Не даром Ирка говорила, что инструктор к ней неравнодушен, оттого и пристает с воспитанием. Ничего себе знак внимания — комсомольского билета лишить хочет. А девчонке в техникум поступать. Клавдия изобразила улыбку — профессиональную, расцветавшую на лице одновременно с занесенным над филейную часть пациента шприцем: «-Уколю чуток в мягонькое и не заметите…»

— Товарищ инструктор, вы же человек ответственный, понимающий, нельзя перед самым выпускным девчонке характеристику губить. Пойдите навстречу матери одиночке… Давайте вместе, с двух сторон нажмем…я и вы — крепкой мужской рукой так сказать… — И опять получилось неловко про мужскую руку, вроде с намеком. Плохой день, недаром последние колготки от ничего поехали, не рвущиеся, с лайкрой. Отдыхающая за уколы презентовала.

Прощаясь с Клавдией, комсомольский вожак из-за стола не вышел. Сидя пожал протянутую ею руку. Интересная рука, пухлая, важная. И физиономия какая-то хитроватая, не идеологическая вовсе… Да что за него — не замуж ведь.

2

В то самое время, как решали старшие давить и исправлять, формировать, то есть ее индивидуальность согласно нормам социалистической морали, неслась Ирка — такая как есть — не сдавленная и не правленая, над цветущим лугом и в лицо ей бил ветер. Трепал волосы, обжигал щеки, обдавал травяным полынным духом. Гнедая кобылка Баранка — не молодая, но с интересным прошлым, возившая ныне телегу с бидонами совхозного молока, вспомнила молодость, круг ипподрома, орущую толпу на трибунах и неуемную прыть в тонких резвых ногах.