Он встал и, хромая, подошел к продвинутому. Тот лежал, широко открыв глаза, глядя в полуденное солнце, и Ривас нагнулся, чтобы закрыть их.

— Ба, новые девушки! — вдруг воскликнул мальчишка. — Ладно, порадуем их, пусть получат причастие от самого Мессии, да уж, сэр...

— День добрый, Севативидам, — устало сказал Ривас.

— Да чтобы я их не коснулся! Ух ты, да... — произнес мальчишка, и контраст между полным возбуждения голосом и костлявым покойницким лицом наводил страх.

— Я пришел увести у тебя одну из них.

— Есть и душки, и хрюшки, — хихикнул мальчишка.

— Знаешь, — хрипло сказал Ривас, наклоняясь вперед и упираясь здоровой рукой в стену. — Вряд л и я смогу еще убивать людей. Да и животных, наверное, тоже.

— Хрюшек я коснусь пальцем.

— Но, мне кажется, тебя я убить все‑таки могу. Хотя, наверное, сделать это очень трудно.

Когда голос мальчишки сменился почти неразборчивым бормотанием насчет того, как это будет вкусно, Ривас сделал попытку одной рукой поднять его. Неделю назад это ему, должно быть, и удалось бы. Помучавшись минут пять, он сдался и выпрямился.

Двое мальцов вернулись к изучению мусора; их древняя тележка из супермаркета стояла рядом, наполовину наполненная.

— Эй, ребята, — окликнул их Ривас.

Они с опаской оглянулись на него; взгляды их были как у дикого зверя, готового ринуться в любую сторону.

— Вы не могли бы... присмотреть за моим приятелем несколько минут? — Он понимал, что с таким же успехом мог бы просить об этом у пары обезьян, резвившихся в листве, однако ему нужно было хотя бы попытаться, хотя бы дать вселенной знать, что он не намерен бросать этого парня.

Дети уставились на него, и один из них изобразил нечто, похожее на кивок, прежде чем вернуться к своим раскопкам.

— Спасибо. — Ривас проковылял к проему и вышел в переулок. Высокие здания, буквально усеянные металлическими и деревянными балконами, клонились друг к другу под солнцем, а справа от него переулок и вовсе скрывался в тени двух домов, заваливавшихся каждый вперед до тех пор, пока не соприкоснулись карнизами — ни дать ни взять две старые оборванки, сплетничающие шепотом.

Он сообразил, где находится: в одном‑двух кварталах к югу от Имперского канала... нет, так далеко от моря — это уже Имперское шоссе, а еще на три‑четыре квартала севернее шоссе располагался ресторан, в котором он получил первую здесь работу судомойки. А где, кстати, жил тот доктор? В подвале в нескольких домах от того ресторана, сообразил он. Помнится, стандарты чистоты на тамошней кухне гарантировали чуваку кучу клиентов. Да и позже, уже играя в «Бомбежище», Ривас наведывался туда несколько раз: один раз подлечить триппер, и еще пару раз зашивать раны, полученные на дуэлях.

Туда Ривас и двинулся, машинально отмечая про себя по дороге дома, в которых жили его приятели, чьи имена он давно позабыл, летние бары, куда он сто лет назад водил вечерами молоденьких девиц выпить и поболтать, каналы, в которые падал по пьяной лавочке... Многое изменилось с тех пор — там, где, как он помнил, стояли дома, виднелись обгорелые руины, место тогдашних антикварных магазинчиков заняли новые бары, а в мостовой зияла огромная дыра в месте, где обвалились несколько древних канализационных коллекторов, так что через нее пришлось перебросить весело разукрашенный, но чертовски шаткий мостик. Однако кое‑что не изменилось — так много всякого... ему показалось даже, что призрак юного Грегорио Риваса все еще бродит по этим улицам, переулкам и крышам: весьма самонадеянный, циничный призрак, чрезвычайно гордый своим умением управляться со шпагой и пеликаном, своими заработками и всем, что мог себе позволить в этой связи.