— Ты непременно должен побывать у нас в Томах, — убеждал я друга, и мне уже представлялось, как мы с Аполлодором поведем его по каменистой тропинке к священной могиле Овидия.

Лицо Вергилиана как бы потеплело.

— Я непременно побываю в Томах!

Но мне показалось, что он говорил со мной неискренне, как с ребенком, которого не хотят огорчать.

Снова я услышал жалобы поэта:

— Ты пришел к нам из отдаленной провинции и жил с нами. Скажи, есть ли у тебя ощущение, что все в Риме приходит к концу?

Я мог только в недоумении развести руками. По своему скромному положению мне часто приходилось наблюдать недовольство людей, но разве может римский порядок стать иным? Мы сами на себе испытали, как судят римские судьи.

Поэт сжал пальцы.

— Ты прав. Для наших недугов требуется сильное лекарство. А где его найти? И мы бредем как в потемках. Но если спросить какого-нибудь Корнелина или даже самого Диона Кассия, они скажут, что все обстоит вполне благополучно.

— Вергилиан, — прервал я друга, — неоднократно представлялся мне случай видеть, что ты пренебрежительно относишься к олимпийским богам. Почему же ты не стал христианином?

Он помолчал. Потом задумчиво спросил:

— Тебе приходилось видеть у Маммеи лаодикейского епископа?

— Я видел его не раз.

— Ты наблюдал, как он разговаривает с Ганнисом о деньгах!

— О деньгах, отдаваемых в рост?

— Значит, все мы одинаковы. Христиане уже потеряли чистоту своего первоучения. Правда, епископ уверяет, что эти деньги принадлежат не ему, а церкви… Впрочем, он все-таки лучше разжиревших храмовых служителей превративших святилища Юпитера в мясные лавки, дурно пахнущие потрохами жертвенных животных. Рано или поздно варвары создадут какой-то другой мир, но наш осужден на гибель. Мой совет тебе: поспеши к своим и вспоминай иногда твоего несчастного римского друга.

Лицо поэта стало при этих словах таким печальным, что сердце у меня горестно сжалось…

5

Оставив поэта, я отправился еще раз побродить по городу. Приблизилось наконец время, когда я должен был не только расстаться с Вергилианом, но навеки покинуть тот мир, в котором жили его друзья — Дион Кассий, Маммея и другие.

На днях я разговаривал с ней.

Это случилось так. Однажды поздно ночью я вернулся в свою каморку и, встав на ложе, долго смотрел в окно на тускло поблескивавшие золотом колонны храмов. В портиках висели на бронзовых цепочках зажженные светильники. Оттуда доносился глухой гул голосов, шорох сандалий. Там бродили беззаботные люди, смеялись женщины. Но мне ничего не оставалось, как лечь спать, что я и сделал и по молодости лет тотчас уснул. Однако вскоре меня разбудили. Кто-то без всякой пощады тряс меня за плечо:

— Проснись, соня!

Я открыл глаза и, к своему удивлению, увидел, что у ложе стоит черноволосая рабыня Лолла с бронзовым светильником в руке. Я не знал, что подумать.

— Ты пришла ко мне?

Мои руки потянулись к ней, но девица нахмурила брови.

— У бездельников только одно в голове. Оставь меня в покое!

— Зачем же ты явилась?

— Меня прислала госпожа.

Мой сон рассеялся как дым, я сел на ложе.

— Госпожа?

— Да, госпожа. Когда у нас бессонница, и нам не спится, и мы не знаем, как убить время, то мы, видишь ли, читаем, пока не сомкнутся вежды. Но вот в чем беда… Я поставлю светильник на пол…

Я слушал Лоллу с открытым ртом.

— В чем беда?

— В том, что запропастилась где-то книга, которая нужна госпоже.

Трудно было понять что-либо в этой болтовне.