Съ этими словамн она отворила дверь и вышла на террасу, послѣ этого горячаго разговора ей необходимо было освѣжиться; мраморная бѣлизна ея строгаго, римскаго профиля невольно оживилась, въ глазахъ сверкало презрѣніе и тонкія брови нервно вздрагивали отъ нетерпѣнія.

– Впрочемъ, онъ легко могъ наставить меня на путь истины. Я бы тогда съумѣла защищать его устно и письменно! – продолжала она, – но онъ предпочелъ отвѣтить мнѣ гордымъ, ледянымъ взглядомъ на мой единственный вопросъ касательно этого предмета.

– И этотъ отвѣтъ долженъ былъ удовлетворить тебя.

– Ошибаешься, любезный Морицъ; подобный отвѣтъ очень легокъ и удобенъ, но я не могу довольствоваться краснорѣчивыми фразами, – я требую большаго. Впрочемъ ты долженъ знать, что у меня нѣтъ недостатка въ доброй волѣ и я повторяю тебѣ то, что говорила съ самаго начала: докажи мнѣ и свѣту, что онъ добросовѣстно исполнилъ свою обязанность, – вѣдь ты былъ свидѣтелемъ…

Совѣтникъ торопливо отошелъ отъ двери и прикрылъ глаза рукою, – яркій солнечный свѣтъ невыносимо утомлялъ его зрѣніе.

– Ты хорошо знаешь, что я не въ состояніи доказать того, чего ты требуешь, вѣдь я не знатокъ въ медицинѣ, – отвѣчалъ онъ подавленнымъ голосомъ, почти что шопотомъ.

– Ни слова больше, Морицъ! – вскричала Генріэтта, все тѣло которой судорожно дрожало. – Каждая твоя попытка къ защитѣ еще болѣе раздражаетъ нашу гордую невѣсту, которая считаетъ себя вправѣ быть несправедливою и непостоянною. – Ея большіе глаза, горѣвшіе лихорадочнымъ огнемъ, съ ненавистью посмотрѣли на прекрасное лицо сестры. – Можно только пожелать, что-бъ твои жестокія маневры какъ можно скорѣе достигли цѣли, или яснѣе сказать, пусть онъ скорѣе замѣтитъ твое враждебное чувство и самъ добровольно возвратитъ данное тобою слово. Правду сказать, Брукъ ничего не потеряетъ, разставшись съ твоею холодною душою; но къ несчастію онъ любитъ тебя, и скорѣе сознательно надѣнетъ на себя цѣпи несчастнаго брака, чѣмъ рѣшится на разлуку, это онъ постоянно доказываетъ своимъ поведеніемъ.

– Къ несчастію, ты права, – сказала Флора небрежнымъ тономъ.

– И по этой причинѣ я буду всегда защищать его и гдѣ только можно разбивать твои интриги, – докончила Генріэтта задыхающимся голосомъ отъ внутренняго волненія.

Сострадательный взглядъ, который Флора обратила на больную сестру, выражалъ ядовитую насмѣшку и казалось въ эту минуту въ головѣ ея блеснула еще новая мысль.

Подойдя къ Генріэттѣ, она положила правую руку ей на плечо, притянула ее къ себѣ и съ сардоническою улыбкою сказала ей на ухо: – Такъ осчастливь его сама, дорогая моя! Могу тебя увѣрить, что не стану препятствовать этому.

До какого нахальства способна дойти избалованная и тщеславная женщина! Кети стояла довольно близко и невольно слышала шопотъ сестры, причемъ глаза ея вспыхнули негодованіемъ.

Флора поймала этотъ взглядъ.

– Смотри, какіе глаза можетъ дѣлать эта барышня! Неужели ты не понимаешь шутки, Кети? – спросила она немного смутившись. – Я не сдѣлаю зла твоей питомицы, хотя имѣла-бы право выбранить Генріэтту за ея злостныя выходки. Эти двѣ особы – она указала на совѣтника и на сестру, – воображаютъ себя вправѣ слѣдить за моими поступками, а ты, едва успѣвшая выйти изъ пансіона и не имѣющая еще самостоятельныхъ идей, тоже берешь ихъ сторону и вооружаешься противъ меня. Неужели ты думаешь, что имѣешь понятіе о твоей сестрѣ Флорѣ? – Она весело засмѣялась и протянула руку къ молодому орѣшніку, изъ за вѣтокъ котораго внезапно вспорхнулъ голубь и быстро взвился къ блестящему небу. – Видишь, дитя мое, еще минуту тому назадъ сидѣла эта птичка на вѣткѣ возлѣ своихъ подругъ, а теперь ея расширенныя крылья мечутъ серебристыя искры и тамъ въ голубой высотѣ она составляетъ самостоятельное, гордое явленіе.