Докторъ молча отвернулся отъ него; не смотря на всѣ его старанія привести мельника въ чувство, больной только на минуту раскрылъ тусклые и безжизненные глаза, а вмѣсто словъ изъ устъ его вырвался непонятный, беззвучный лепетъ.

Нѣсколько часовъ спустя совѣтникъ Ремеръ ушелъ изъ мельницы, – все было уже кончено. Надъ дверьми комнаты умершаго и на многихъ вещахъ виднѣлись уже широкія, бумажныя полосы. Тотчасъ послѣ смерти мельника, Ремеръ послалъ за полиціею и, какъ человѣкъ осторожный и добровѣстный, приказалъ все опечатать при своихъ глазахъ.

II.

Теперь онъ мѣрными шагами шелъ домой черезъ паркъ. Свѣтлые лучи изъ оконъ мельницы, освѣщавшіе ему дорогу, скоро исчезли; онъ шелъ одинъ въ глубокой темнотѣ, сильный вѣтеръ дулъ ему прямо въ лицо, снѣжные хлопья покрывали его разгорѣвшіяся щеки, но не они безпокоили его, – взволнованныя мысли и воспоминаніе объ ужасномъ зрѣлищѣ, которое онъ терпѣливо выносилъ въ продолженіе нѣсколькихъ часовъ, потрясали всѣ его члены, какъ во время сильнѣйшей лихарадки. По этой же самой дорогѣ, почва которой такъ непріятно жгла теперь его ноги, шелъ онъ сегодня послѣ обѣда такъ беззаботно, чувствуя надъ собою свою счастливую звѣзду – а въ настоящую минуту ему почти казалось, что онъ виновенъ былъ въ смерти человѣка, онъ, коммерціи совѣтникъ Ремеръ, который не могъ даже по слабости своихъ нервовъ выносить страданій животнаго! Это была зависть боговъ, нетерпящихъ беззаботной жизни человѣка и съ радостью бросавшихъ камни на гладкую дорогу счастливцевъ; эта зависть и теперь старалась причинить совѣтнику неизлѣчимую рану и неумолимо упрекала его въ скрытности, но кому же онъ вредилъ этою скрытностью? Никому, рѣшительно никому на всемъ земномъ шарѣ.

Съ этими мыслями совѣтникъ продолжалъ путь и завернулъ въ широкую липовою аллею, простиравшуюся до самой виллы. Изъ оконъ и стеклянныхъ дверей, выходившихъ на терассу изливался цѣлый потокъ серебристо-бѣлаго свѣта и ему казалось, что этотъ свѣтъ манилъ его изъ ночной тьмы къ счастливой жизни, полной бурныхъ удовольствій. Ремеръ вздохнулъ свободнѣе; онъ отбросилъ далеко отъ себя всѣ непріятныя впечатлѣнія послѣднихъ часовъ и поспѣшилъ въ виллу.

Тамъ въ богатыхъ салонахъ вдовствующей президентши Урахъ собралось многочисленное общество гостей, чинно занявшихъ мѣста вокругъ чайнаго стола и за партіей виста. Большія, зеркальныя стекла оконъ и рѣзная, бронзовая балюстрада низенькаго балкона позволяли еще изъ саду свободно видѣть все что происходило въ залѣ. Разрисованныя обои на стѣнахъ, тяжелыя драпировки свѣтло голубаго бархата, бронзовыя люстры на золоченыхъ цѣпочкахъ, серебристые огни въ молочныхъ шарахъ въ видѣ гигантскихъ жемчужинъ – все это придавало комнате волшебную наружность, глядя на нее изъ глубокаго мрака зимняго вечера. Сильный порывъ вѣтра засвистѣлъ по аллеѣ и засыпалъ балконъ снѣжными хлопьями и сухими липовыми листьями, впрочемъ это нисколько не возмутило спокойствія за высокими, зеркальными стеклами; даже воздушныя, кружевныя занавѣси не покачнулись, только потухавшее пламя въ каминѣ вспыхнуло на секунду выше и ярче.

Совѣтникъ обогнулъ уголъ дома съ западной стороны; здѣсь были освѣщены только два окна нижняго этажа, въ одномъ изъ нихъ горѣла висячая лампа и такъ далеко разливала яркій отблескъ красныхъ гардинъ, что бѣлая, мраморная статуя рѣчной нимфы передъ рощицей была облита чуднымъ, розовымъ свѣтомъ. Ремеръ покачалъ головой, вошелъ въ домъ, сбросилъ шинель на руки вбѣжавшаго лакея и переступилъ порогъ комнаты съ пунцовыми занавѣсями. Въ этой комнатѣ все было красное: обои, мебель, даже коверъ, растилавшійся по всему полу были темно-пурпуроваго цвѣта.

Подъ висячею лампою стоялъ письменный столъ, очень оригинальнаго фасона, въ китайскомъ вкусѣ, полированный чернымъ лакомъ съ золочеными вѣточками и различными арабесками; это былъ рабочій столъ въ полномъ смыслѣ этого слова; раскрытыя книги, стопы бумагъ и газеты покрывали его широкую доску; кромѣ того на немъ лежалъ еще массивный манускриптъ съ брошеннымъ на него карандашемъ, а рядомъ на серебряномъ подносикѣ стоялъ тонкій бокалъ, до половины наполненный темнымъ рубиновымъ виномъ.