— Полно. Что можетъ выдти изъ этого!

— Все-таки ты выдаешь себя не за того, кто ты есть, и величаешь себя не подобающимъ чиномъ.

— Я выдаю себя? Я величаю? Да что ты, мать моя! Это они выдаютъ меня за кого-то и величаютъ превосходительствомъ. А я тутъ не причемъ. Смотри-ка, одинъ-то корреспондентъ даже какой-то нѣмецкой газеты, проговорилъ Николай Ивановичъ, разсматривая карточку, повернувъ ее на другую сторону. — «Фрейблатъ», прочелъ онъ.

Но въ это время отворилась дверь и въ номеръ торжествующе вошелъ корридорный. Въ рукахъ онъ держалъ грязный, но вычищенный самоваръ.

— Заповѣдайте, господине. Это русски самоваръ, сказалъ онъ. — Сѣднете, моляви…

Сзади его черномазый слуга несъ подносъ съ чашками, чайникомъ, лимономъ и сахаромъ.

Поставивъ самоваръ на столъ, корридорный сталъ разсказывать, какъ ему хотѣлось угодить русскому экселенцу, какъ онъ побѣжалъ искать самоваръ для него и наконецъ нашелъ у одного еврея-мѣдника.

— Глаша! Каково? Достали таки намъ самоваръ! воскликнулъ Николай Ивановичъ. — Иди, заваривай чай. Теперь всласть напьемся.

Глафира Семеновна подошла съ столу, взяла чайникъ, но чай былъ въ немъ уже заваренъ.

— Не умѣютъ и подавать-то какъ слѣдуетъ сказала она, принимаясь полоскать чашки. — Подаетъ самоваръ на столъ и съ нему чайникъ съ завареннымъ чаемъ. А самоваръ-то до чего грязенъ! Смотри, даже зелень на немъ.

— Все-таки, онъ хотѣлъ намъ услужить и за это спасибо ему. Спасибо, братушка, спасибо! кивнулъ корридорному Николай Ивановичъ.

— Пакъ да се видимъ (т. е. до свиданья), экселенцъ, почтительно поклонился тотъ и ретировался.

Напившись дома чаю, супруги Ивановы рѣшили идти посидѣть въ кафешантанъ. Они сошли внизъ и стали разспрашивать швейцара, какъ имъ идти по улицѣ, какъ вдругъ появился ихъ давишній проводникъ въ фуражкѣ съ надписью «Метрополь».

— Сейчасъ я узналъ, что сегодня театръ есть, ваше превосходительство, сказалъ онъ, вытаскивая изъ кармана большую зеленую афишу. — Въ кафешантанъ вы еще послѣ театра поспѣете, а вотъ не хотите-ли сначала въ болгарскій театръ?

— Какъ-же мнѣ говорили, что у васъ въ Софіи нѣтъ теперь спектаклей, сказалъ Николай Ивановичъ.

— Есть, но театръ-то очень ужъ простой, ваше превосходительство, для простой публики

— Это то-есть народный, что-ли?

— Народный, народный. Простой болгарскій народный.

— Тѣмъ лучше. Народъ увидимъ, народную жизнь.

— Покажите. Что даютъ? сказала Глафира Семеновна и взяла афишу, измятую, карнаухую, очевидно, снятую откуда-то со стѣны…

На афишѣ по-болгарски стояло, что въ театрѣ «Зора» представлена будетъ пьеса «Галилей».

— Да мы эту афишу, теперь я вспоминаю, сегодня утромъ видѣли на заборѣ, проговорилъ Николай Ивановичъ. — Ну, ведите насъ, почтенный чичероне. Далеко это?

— Рядомъ, господине, ваше превосходительство.

И супруги отправились въ сопровожденіи малаго въ фуражкѣ съ надписью «Метрополь».

Идти, дѣйствительно, было не далеко. Чрезъ три-четыре минуты они подошли къ досщатому забору, наскоро вымазанному охрой. Въ заборѣ была калитка и около нея горѣлъ керосиновый фонарь.

— Вотъ сюда… указалъ проводникъ на калитку и черезъ нее ввелъ супруговъ на грязный немощеный темный дворъ. Вдали виднѣлась освѣщенное нѣсколькими фонарями одноэтажное деревянное зданіе. Къ нему черезъ грязь были проложены узенькія доски.

— Это-то театръ «Зора» и есть? спросилъ Николай Ивановичъ, балансируя по доскѣ.

— Для простого народа, ваше превосходительство. Самый простой театръ.

По доскамъ всѣ трое слѣдовали гуськомъ.