— Для простого народа, ваше превосходительство. Самый простой театръ.

По доскамъ всѣ трое слѣдовали гуськомъ. Глафира Семеновна, видя убожество театра, обернулась съ мужу и спросила:

— Послушай, Николай, не вернуться-ли ужъ намъ назадъ? Что-то и на театръ не похоже. Не то землянка какая-то, не то изба, вросшая въ землю. Окна-то вѣдь совсѣмъ на землѣ.

— Иди, иди. Все-таки посмотримъ, что за театръ и какое такое представленіе, а не понравится — уйдемъ, отвѣчалъ Николай Ивановичъ.

Глафира Семеновна двинулась опять впередъ.

XXIX

Но вотъ и досчатыя, какъ у сарая, широко-распахнутыя двери театра, освѣщенныя фонаремъ съ маленькой керосиновой лампочкой. Глафира Семеновна подошла къ дверямъ и попятилась. Оказалось, что надо спускаться ступеней пять-шесть внизъ.

— Нѣтъ, нѣтъ, я не пойду туда… Это подвалъ какой-то, проговорила она.

— Подвалъ и то. Что-же это у васъ театръ-то въ склепѣ? спросилъ Николай Ивановичъ проводника, опередивъ жену и тоже заглянувъ внизъ.

— Простой болгарскій театръ, отвѣчалъ проводникъ. — Но только, кажется, я ошибся. Сегодня представленія нѣтъ.

Изъ подвала доносилось нѣсколько мужскихъ голосовъ. По тому слышно было, что голоса переругивались. Проводникъ побѣжалъ внизъ, тотчасъ-же вернулся и объявилъ супругамъ, что спектакль сегодня отмѣнили.

— Какъ отмѣнили? Зачѣмъ-же ты, братушка, велъ насъ сюда?.. удивленно сказалъ Николай Ивановичъ проводнику.

— Афиша… Объявленіе… развелъ тотъ руками и, вынувъ изъ кармана зеленую афишу, при свѣтѣ фонаря ткнулъ въ помѣченное на ней число.

— Ну, а отчего-же отмѣнили?

— Левовъ мало собрали.

— Да оно и лучше. Все равно я въ такой склепъ не пошла-бы, заявила Глафира Семеновна.

— Но, все-таки, мнѣ хочется посмотрѣть внутренность здѣшняго театра, проговорилъ Николай Ивановичъ. — Глаша, ты подожди здѣсь, а я спущусь внизъ, обратился онъ къ женѣ.

— Нѣтъ, нѣтъ, я боюсь одна оставаться.

— Да съ тобой нашъ Метрополь останется. Онъ тебя не дастъ въ обиду.

И Николай Ивановичъ спустился внизъ. Внизу его обдало теплымъ, но сырымъ воздухомъ. Онъ очутился въ досчатомъ некрашенномъ, и даже изъ невыструганныхъ досокъ, корридорѣ. Въ немъ была будка съ надписью: «Касса». Двое подростковъ въ овчинныхъ шапкахъ, при свѣтѣ мигающей на стѣнѣ лампочки, вязали въ узелъ какое-то пестрое тряпье съ позументами, очевидно, костюмы. Подскочилъ солдатъ въ шинели и въ фуражкѣ и закатилъ одному изъ подростковъ за что-то затрещину. Тотъ заревѣлъ и принялся ругаться.

Въ отворенную изъ корридора дверь, Николай Ивановичъ вошелъ въ зало театра. Пришлось спуститься еще три ступени внизъ. Это былъ просто большой сарай съ узенькими досчатыми некрашенными скамейками передъ виднѣвшейся въ глубинѣ приподнятой сценой. Въ первомъ ряду, впрочемъ, стояли стулья. На сценѣ занавѣсъ былъ поднятъ и при свѣтѣ лампочки можно было видѣть двухъ солдатъ, бродившихъ по ней. Декорацій никакихъ, но за то сцена была обставлена елками.

«Ну, театръ»! подумалъ Николай Ивановичъ, покачавъ головой и вернулся обратно въ корридоръ.

— Когда-же у васъ теперь будетъ спектакль? спросилъ онъ все еще плачущаго подростка, стоявшаго около узла.

— Въ недѣлю, господине, въ недѣлю (т. е. въ воскресенье), отвѣчалъ тотъ.

Николай Ивановичъ поднялся во дворъ.

— Ну, что? встрѣтила его жена.

— Ужасъ что за помѣщеніе! Даже наши дачные актеры-любители, пожалуй, не стали-бы играть въ такомъ помѣщеніи, а ужъ тѣ на что неразборчивы. Братушка, да неужели у васъ въ Софіи нѣтъ какого-нибудь получше помѣщенія, гдѣ даются спектакли? отнесся Николай Ивановичъ къ проводнику.

— Има, господине.