|
Отец тысячник выдаст замуж в дома богатые, не у квашни стоять, не у печки девицам возиться, на то будут работницы; оттого на белой работе да на книгах больше они и сидели. Настя да Параша в обители матушки Манефы и "часовник" и все двадцать кафизм псалтыря наизусть затвердили, отеческие книги читали бойко, без запинки, могли справлять уставную службу по "Минее месячной" петь по крюкам, даже "развод демественному и ключевому знамени" разумели. Выучились уставом писать и, живя в скиту, немало "цветников" да "сборников" переписали и перед великим праздником посылали их родителям в подаренье. А Патап Максимыч любил на досуге душеспасительных книг почитать, и куда как любо было сердцу его родительскому перечитывать "Златоструи" и другие сказанья, с золотом и киноварью переписанные руками дочерей—мастериц. Какие "заставки" рисовала Настя в зачале "цветников", какие "финики" по бокам золотом выводила — любо—дорого посмотреть! Настя с Парашей, воротясь к отцу, к матери, расположились в светлицах своих, а разукрасить их отец не поскупился. Вечерком, как они убрались, пришел к дочерям Патап Максимыч поглядеть на их новоселье и взял рукописную тетрадку, лежавшую у Насти на столике. Тут были "Стихи об Иоасафе царевиче", "Об Алексее божьем человеке", "Древян гроб сосновый" и рядом с этой псальмой "Похвала пустыне". Она начиналась словами: Я в пустыню удаляюсь От прекрасных здешних мест. Сколько горести напрасно Я в разлуке с милым должна снесть... Перевернул Патап Максимыч листок, там другая псальма: Сизенький голубчик, Армейский поручик. Поморщился Патап Максимыч, сунул тетрадку в карман и, ни слова не сказав дочерям, пошел в свою горницу. Говорит жене: — Ты, Аксинья, за дочерьми—то приглядывай. — Чего за ними, Максимыч, приглядывать? Девки тихие, озорства никакого нет,— отвечала хозяйка, глядя удивленными глазами на мужа. — Не про озорство говорю,— сказал Патап Максимыч,— а про то, что девки на возрасте, стало быть от греха на вершок. — Что ты, Максимыч! Бога не боишься, про родных дочерей что говоришь! И в головоньку им такого мотыжничества не приходило; птенчики еще, как есть слетышки! — Гляди им в зубы—то! Нашла слетышков! Настасье—то девятнадцатый год, глянь—ка ей в глаза—то —— так мужа и просят. — Полно грешить—то, Максимыч,— возвысила голос Аксинья Захаровна.— Чтой—то ты? Родных дочерей забижать! Клеплешь на девку!.. Какой ей муж?.. Обе ничегохонько про эти дела не разумеют. — Держи карман!.. Не разумеют!.. В Комарове—то, поди, всякие виды видали. В скитах завсегда грех со спасеньем по—соседски живут. — Да полно ж грешить—то тебе!..—— еще больше возвысила голос Аксинья Захаровна.— Как возможно про честных стариц такую речь молвить? У матушки Манефы в обители спокон веку худого ничего не бывало. — Много ты знаешь!.. А мы видали виды... Зачем исправник—то в Комаров кажду неделю наезжает... Даром, что ли?.. В Московкиной обители с белицами—то он от писанья, что ли, беседует?. |
