|
Осип, покачивая головою, восклицал: - Ах ты, неистребимый мужчина! Который тебе годок пошел? - А годов мне - четыре на сорок. Да это - ничего! Я сегодня лет на пяток помолодел, как в реке искупался, в живой воде, оздоровел весь, на сердце - покойно! Нет - ведь какие женщины бывают, а? Каменщик сурово говорил ему: - Как шагнешь за пятый десяток, гляди,- горько-солоны будут тебе похабные привычки твои! - Бесстыдник ты, Ефимушка,- вздыхал Григорий Шишлин. А мне казалось, что красавец завидует удаче горбатого. Осип смотрел на всех из-под ровненько закрученных серебряных бровей и балагурил: - У всякой Машки - свои замашки, эта любит чашки да ложки, а другая пряжки да сережки, а - все Машки будут бабушки... Шишлин был женат, но жена у него оставалась в деревне, он тоже засматривался на поломоек. Все они были легко доступны, каждая "прирабатывала"; к этому роду заработка в головной слободе относились так же просто, как ко всякой иной работе. Но красавец мужик не трогал женщин, он только смотрел на них издали особенным взглядом, точно жалея кого-то, себя или их.А когда они сами начинали заигрывать с ним, соблазняя его, он, сконфуженно посмеиваясь, уходил прочь. - Ну вас... - Что ты, чудачок? - удивлялся Ефимушка.- Разве можно случай терять? - Я - женатый,- напоминал Григорий. - Да разве жена узнает? - Жена всегда узнает, ежели нечестно жил, ее, брат, не обманешь! - Да как узнает? - Это мне неизвестно - как, а - должна узнать, ежели сама она честно живет. А ежели я честно живу, а она согрешит - я про нее узнаю... - Да как? - кричит Ефимушка, но Григорий спокойно повторяет: - Это мне неизвестно. Кровельщик возмущенно разводит руками. - Вот - пожалуйте! Честно, неизвестно... Эх ты, голова! Рабочие Шишлина, семь человек, относились к нему просто, не чувствуя в нем хозяина, а за глаза называли его теленком. Являясь на работу и видя, что они ленятся, он брал соколок, лопату и артистически принимался за дело сам, ласково покрикивая: - Наддай, ребятки, наддай! Однажды, исполняя сердитое поручение хозяина моего, я сказал Григорию: - Плохие у тебя работники... Он как будто удивился: - Да ну? - Эту работу надо бы еще вчера до полудня кончить, а они и сегодня не успеют... - Это верно - не успеют,- согласился он и, помолчав, осторожно сказал: - Я, конешно, вижу, да совестно подгонять их - ведь всё свои, из одной деревни со мной. Опять же и то возьми: наказано богом - в поте лица ешь хлеб, так что - для всех наказано, для тебя, для меня. А мы с тобой мене их трудимся, ну - неловко будто подгонять-то их... Он жил задумчиво; идет по пустым улицам Ярмарки и вдруг, остановясь на одном из мостов Обводного канала, долго стоит у перил, глядя в воду, в небо, в даль за Оку. Настигнешь его, спросишь: - Ты что? - А? - просыпаясь, смущенно улыбается он.- Это я так... пристал, поглядел немножко... - Хорошо, брат, устроено всё у бога,- нередко говорил он.- Небушко, земля, реки текут, пароходы бежат! Сел на пароход, и - куда хошь: в Рязань али в Рыбинской, в Пермь, до Астрахани! В Рязани я был, ничего городок, а скушнее Нижнего-то; Нижний у нас - молодец, веселый! И Астрахань - скушнее. В Астрахани, главное, калмыка много, а я этого не люблю. Не люблю никакой мордвы, калмыков этих, персиян, немцев и всяких народцев... Он говорит медленно, слова его осторожно нащупывают согласно мыслящего и всегда находят его в каменщике Петре. - Не народцы они, а - мимородцы,- уверенно и сердито говорит Петр,мимо Христа родились, мимо Христа идут... Григорий оживляется, сияет. - Так ли, нет ли, а я, братцы, люблю чистый народ, русский, чтобы глаз был прямой! Жидов я тоже не люблю и даже не понимаю - зачем богу народцы? Премудро устроено. |
