– Да! Это самое! Господин Лейдиг, я бы просил вас не включать комнатный динамик Я… я просто этого не люблю.

– Не беспокойтесь, доктор Зельтманн, – успокоил его Лейдиг. – Мы беседуем совершенно приватно.

Штерн невольно прыснул и прикрыл рот ладонью, и даже Тойер испытывал удовольствие.

– Вот только господин Тойер, к сожалению, отлучился в туалет – ничего серьезного, не волнуйтесь, – продолжал Лейдиг.

– Ничего серьезного, – повторил Зельтманн, – это очень хорошо. Но господин Штерн…

Тот отчаянно замахал рукой, лопаясь от смеха.

– … или господин Хафнер тоже ведь были на месте происшествия…

– Тогда я передаю трубку второму из названных вами, – пропел Лейдиг и с ухмылкой протянул трубку.

Хафнер молодцеватым жестом схватил ее:

– Дама из прокуратуры может прийти в любое время. На связи Томас Хафнер.

В голосе директора зазвучал упрек.

– Вы все‑таки слышали разговор! Иначе откуда вам известно, что она сидит у меня в приемной?

– Разобрался! Это самое! – отчаянно воскликнул Хафнер.

– Нехорошо, господа, нехорошо. Нет, нехорошо. Я ничего не имею против шутки. Сам порой грешу юмором. Но только, пожалуйста, не за счет других. Я очень вас прошу. Итак, сейчас я сам зайду к вам вместе с фрау прокурором и погляжу, что там у вас. Что уже сделано. Доверяй, но проверяй!

Он положил трубку, и, хотя ситуация явно осложнилась, четверо следователей, пожалуй, впервые за все время дружно расхохотались и почувствовали некоторую симпатию друг к другу.

– Надо проветрить помещение, – еле отдышавшись, воскликнул Хафнер. – Сейчас я немного проветрю. Симон, я не слишком тебя люблю, но это было…

Тойер знал, что такая грубость обидела Лейдига, и попробовал утешить его взглядом. Но молодой коллега не заметил его стараний.

– Ну, а вообще‑то, как это делалось до сих пор? – озабоченно спросил Штерн.

– Ничего, все сходило по первому сорту, – успокоил его шеф. – Нормально. Вы ведь сделали на месте происшествия какие‑то записи? – осторожно добавил он.

К его немалому облегчению, бравый служака с готовностью кивнул.

Открылась дверь, и показался Зельтманн в сопровождении молодой дамы. На ней был в костюм в редкую тонкую полоску и при этом – словно для контраста – нежно‑розовые туфли на высоком и тонком каблуке. Все посмотрели сначала на эти туфли, потом на смуглое лицо дамы.

– Да ведь вы… – озадаченно проговорил Хафнер.

Прокурор откинула за плечи пышную гриву темных волос, вившихся мелкими колечками, и строго посмотрела на молодого полицейского.

– Я гражданка Германии, – сухо сообщила она. – Родилась в Гейдельберге, мои родители турки. Меня зовут Бахар Ильдирим. Ничего, вы скоро привыкнете. Здравствуйте, господа.

Все дружно ответили:

– Добрый день.

Между тем на лицо Зельтманна вернулась сияющая улыбка. Он положил руку на плечо Ильдирим, что ей было явно неприятно.

– Фрау Ильдирим первая… да, как бы это выразиться… бывшая турчанка в прокуратуре Гейдельберга…

Тойер сосредоточился на трещине, образовавшейся на новых обоях.

Зельтманн с вызовом уставился на него.

– Что? – устало спросил Тойер.

– Я уже просил вас рассказать фрау Ильдирим обо всем, что вам удалось выяснить. Разве вы не слышали?

– Нет, – с доброй улыбкой ответил Тойер, – я ничего не слышал.

– Но теперь вы это услышали, – тихо сказал Зельтманн.