– Детектив, – сказал я. – Мне очень жаль, что мое расследование привело к аресту одного из…
– Бла‑бла‑бла. – Джоэлла Томас махнула длинной ладонью у меня перед лицом. – Мне на него плевать, мистер Кензи. Он был из старых копов, со старыми связями. – Она развернулась к тротуару. – Я что, по‑вашему, похожа на кого‑нибудь из них?
– Совсем наоборот.
Джоэлла Томас была стройной и высокой, метр восемьдесят с мелочью. Одета она была в оливкового цвета двубортный костюм поверх черной футболки. Блестящий полицейский жетон висел у нее на шее на черном нейлоновом шнуре и тоном полностью совпадал с тремя золотыми колечками, красовавшимися в ее левом ухе. Правое ухо оставалось гладким и голым, в точности как ее выбритая голова.
Мы стояли на тротуаре, и набирающая обороты жара испаряла утреннюю росу, превращая ее в еле заметный туман. Было раннее воскресное утро, тот час, когда яппи только‑только заряжают свои кофеварки марки «Крапс», а собачники готовятся к выгулу питомцев.
Джоэлла содрала фольгу с упаковки мятных леденцов, засунула один в рот.
– Не хотите?
Она протянула пачку мне.
– Спасибо, – поблагодарил я и взял один.
Она убрала упаковку в карман пиджака. Взглянула на переулок, затем наверх, на крышу.
Я проследил за ее взглядом:
– Прыгун?
Она покачала головой:
– Падучий. Был на вечеринке, решил вмазаться, поднялся на крышу. Сел на краю, ширнулся, посмотрел на звезды. – Она изобразила, как он слишком далеко откинулся. – Должно быть, комету увидал.
– Ой, – сказал я.
Джоэлла Томас отломила кусок булочки, окунула его в гигантских размеров кружку с чаем и отправила в рот.
– Значит, хотите узнать о смерти Карен Николс.
– Ага.
Она прожевала, затем отпила чаю.
– Опасаетесь, что ее толкнули?
– А ее толкнули?
– Не‑а. – Она откинулась на спинку стула, наблюдая за стариком, кормившим на улице голубей. Лицо у него было сморщенным и маленьким, а нос – таким крючковатым, что старик очень напоминал птиц, которых подкармливал. Мы сидели в «Кафе де Хозе у Хорхе», в квартале от места происшествия. Здесь подавали девять различных видов булочек, пятнадцать видов кексов, блюда из тофу и что угодно с отрубями.
Джоэлла Томас сказала:
– Самоубийство это. – Она пожала плечами. – Яснее ясного. Убийцей оказалась гравитация. Никаких признаков борьбы, никаких следов рядом с местом прыжка. Черт, да яснее дела и быть не может.
– И этот суицид вполне объясним, да?
– В каком смысле?
– Бойфренд попал в аварию, она в депрессии, все такое?
– Вполне логичное предположение.
– И этого достаточно?
– А, понимаю, к чему вы клоните. – Она кивнула, а затем покачала головой: – Слушайте, вот самоубийства… Их вообще редко можно объяснить. И вот еще что: большинство самоубийц записок не оставляет. Процентов десять могут что‑то такое черкнуть, а остальные? Просто убивают себя, а мы гадай почему.
– Но должно же быть что‑то общее.
– Между жертвами? – Она снова отпила чаю, снова покачала головой: – Ну, очевидно, что все они находятся в депрессии. А кто нет? Вот вы что, каждое утро просыпаетесь и говорите себе: «Как хорошо быть живым»?
Я ухмыльнулся и покачал головой.
– Я так и думала. Как и я, собственно. А как насчет вашего прошлого?
– Э‑э?
– Ваше прошлое. – Она ткнула в мою сторону ложкой, затем помешала чай. |