Два сына у нас с мужем родились. Оба, конечно, инженерами стали. Один — электронщик, второй — авиастроитель.

Старший в НИИ работал. Так после Перестройки НИИ тихо помер, в магазинах пусто, зарплаты нет. Вы знаете, как бывает, когда чего долго не разрешают, а потом вдруг разрешат? Надо оно тебе, не надо, так ты этого захочешь. Вот так с Мишей, старшим нашим, и получилось. Разрешили в Израиль выезжать. Он и загорелся.

Я ему — здесь Родина! Он мне — мачеха. Ну а тут еще антисемитизм стал открытым. Не со стороны власти, а на улице. Я ему объясняю, когда людям плохо живется, они во все века в этом евреев обвиняют. Говорю, подожди, жизнь наладится — все пройдет. А он отвечает, вот-вот, пока все наладится, так жизнь и пройдет. Отец вообще с ним разговаривать перестал. Так он все-таки уехал. Младший, Иван (не удивляйтесь, Иван это чисто еврейское имя), остался. Он как раз в кооперативе стал работать. Не работать просто, а хозяином. Отец совсем запереживал: два сына инженера — один в Израиле, второй — импортные сигареты завозит. А он о династии мечтал. Вот он и умер, за полгода. Миша хотел на похороны приехать, так его не пустили. И что таки смешно и страшно — отказал ему мой бывший ученик Степа Попов. Он КГБ области возглавлял. Я к нему пришла, он говорит, Елизавета Яковлевна, вы меня сами принципиальности учили. Я говорю, учила. Так сын ваш Родину предал, уехал. Что ему здесь делать? Я говорю, так я тебя и гуманности учила. А он говорит, гуманность это не вопреки принципиальности. Вы же, говорит, двойки ставили, хотя знали, что дома папка пороть будет? Ставили. Гуманно это было? Нет. Но принципиально. Мы Вас за это уважали. Так вы меня тоже уважайте. Ушла я ни с чем. Получается, я сама и виновата, что Мишу на похороны отца не пустили.

Так я вас о чем попросить хочу. Мне самой ничего не надо. Пенсия, конечно, у меня маленькая. Но мне не надо. Иван теперь крупный бизнесмен, денег довольно, он даже и брату помогает. Там, в Израиле, я сама видела, жизнь тяжелая. Страна-то воюет. Я за школу просить хочу. Учителей в деревнях как не было, так и нет. Программу по точным дисциплинам все сокращают. По литературе преподают бог знает что. Вы посмотрите сами учебники. Вспомните, чему Вас учили. Так поймете сразу, что к чему.

А главное, так это Миша. Он вернуться домой хочет. Нет ему там жизни в Израиле. Язык чужой, культура чужая, ценности не наши. Я не прошу ему ни квартиры, ни работы. Это Иван все решит. Но вот гражданство наше вернуть — это только Вы можете.

Прошу в моей просьбе не отказать. Я старая, мне помирать скоро. Наша семья, сколько историю предков знаю, всегда в СССР или в бывшей Российской империи жила. Все здесь в земле и упокоились. Мы дети России. Я хочу обоих сыновей перед смертью дома видеть. А Миша и для России полезен будет. Он очень хороший инженер.

Если письмо будут читать Ваши помощники, прошу их передать если не само письмо, так просьбу Президенту. Я имею на это право. Я жизнью своей, пятьюдесятью годами трудового стажа это заслужила!

Исполнительница подходит к ящику и опускает письмо.

Гаснет свет. Звучит песня «Учительница первая моя» (название не точное).

На сцене молодая женщина, лет тридцати, в броском фирменном «прикиде».

Господин Президент!

Я пишу Вам за своего мужа. За весь российский бизнес. За справедливость. Против взяток. Хочу, чтобы Вы пожалели меня по-человечески.

Родилась я в Константинове Рязанской области. Там же, где Есенин. Слышали, наверное. При рождении кому что Бог дает. Кому мозги вертлявые, кому папашу с мамашей богатеньких.