|
Проспер был ужасно некрасив. Он это знал. И все же он страстно любил Мими, самую молодую и самую хорошенькую из трех подруг. Вначале они, наверное, прыскали от смеха, замечая его пламенные взгляды. - Напрасно ты, Мими, смеешься над ним, - должно быть, говорила Шарлотта. - Он славный малый. Кто знает, что может случиться... Вечером все трое выступали в "Прекрасной звезде". Проспер там не появлялся. Там ему было не место. Но на рассвете он опять бежал в кафе, и тогда они вчетвером ели луковый суп... - Вот если б меня так любил мужчина!.. Шарлотту, наверно, трогала эта страстная и смиренная любовь. Жижи тогда еще не нюхала кокаина. - Не расстраивайтесь, Проспер... Она только делает вид, будто смеется над вами, а в глубине души... Проспер стал любовником Мими! Может быть, они и поселились бы вместе. Проспер истратил на подарки почти все свои сбережения. Все было хорошо, пока проезжий американец... Интересно, говорила ли потом Шарлотта Просперу Донжу, что ребенок-то наверняка от него? Шарлотта славная женщина. Знала, что Проспер ее не любит, что он по-прежнему без ума от Мими, и все-таки была ему заботливой подругой, поселившись с ним в небольшом домишке за мостом Сен-Клу. А Жижи скатывалась все ниже. - Цветочки! Купите цветочков! Не желаете ли послать букет своей подружке?.. В голосе цветочницы звучала насмешка, так как Мегрэ отнюдь не был похож на человека, у которого есть подружка. Однако ж он послал в Париж своей жене корзину мимоз. До отхода поезда оставалось еще полчаса, и вдруг по какой-то интуиции он заказал телефонный разговор с Парижем. Это было в маленьком баре около вокзала. У музыкантов духовых оркестров брюки теперь запылились. Целыми вагонами они уезжали домой в соседние городки, и в воздухе чувствовалась усталость после весело проведенного праздника. - Алло! Это вы, патрон?.. Вы все еще в Каннах? По голосу было ясно, что Люка взволнован. - A y нас новости... Следователь просто в ярости... Сейчас справлялся по телефону, что вы делаете... Алло! Тут кое-что обнаружили недавно, еще часа не прошло... Сообщил по телефону Торанс, он дежурил тогда в "Мажестике". Стоя неподвижно в тесной кабинке, Мегрэ слушал, отвечая время от времени глухим ворчанием. Через окошечко кабины виден был бар, залитый лучами заходящего солнца; за столиками подкреплялись музыканты в белых полотняных брюках, в фуражках с серебряным галуном. Порой кто-нибудь в шутку протяжно трубил на своем геликоне или тромбоне, а в бокалах тускло поблескивала опаловыми переливами анисовая. - Хорошо!.. Буду там завтра утром... Нет! Очевидно... Ну что же, если следователь настаивает, пусть его арестуют... То, о чем докладывал Люка, можно сказать, произошло только что. И опять в подвалах "Мажестика". В дансинге уже пили чай и танцевали под музыку, проникавшую через все перегородки... Проспер Донж казался большой золотой рыбой в аквариуме... Жан Рамюэль сидел у себя в будке желтый, как лимон... По словам Люка (следствие еще не началось), по коридорам подвала прошел ночной швейцар без ливреи, в обычном своем костюме. Зачем он приходил - никто не знает. Никто на него не обратил внимания. У каждого своих дел достаточно, нечего любопытствовать. Ночного швейцара звали Жюстен Кольбеф. Это был низенький, спокойный человек, серенький, незаметный, дежуривший по ночам в холле. |
