|
Но для начала давай-ка поедим! И едва он прихватывает меня за локоть, я понимаю, что его акцент мне до боли знаком. Меня будто окутывает дыханием родных краев. Он прибавляет, что супруга его — женщина суровая, но я захожу в этот незнакомый дом с полным ощущением, что здесь меня давно ждали. Весь вечер проходит у нас в непринужденных беседах. Мишель рассказывает мне истории: про гугенотов, которые в этих краях боролись против притеснений католиков, а следом — про сорт винограда, из которого делают знаменитый piquette, — и обволакивает своим чудесным, родным, знаменитым северным говором… А тем временем Рене, его супруга, с неизменной улыбкой на лице подрезает мне еще хлеба, подливает в мою тарелку еще и еще супа с капустой, который томится рядом, на плите. Я погружаюсь в приятную истому и понимаю, что эта пара пенсионеров ненавязчиво и мягко вернула меня в культуру, знакомую с детства. Как долго я ждал этой минуты!
Выходит, нужно было четыре месяца топать по этой суматошной, сверхсовременной и напичканной хайтеком Европе с ее вечной лихорадкой, чтобы наконец однажды разбился тонкий лед, отделявший меня от моих корней. Я размышляю об этимологии выражения «коренной житель», что означает «абориген» и «туземец», но прежде всего указывает на место, где находятся наши корни. Во всех странах, по которым я шел, только у местных жителей, у коренных, я подсматривал те нехитрые ценности, которыми сам всегда дорожил. И вот, положив ложку на гладкую поверхность кухонной клеенки, я впервые чувствую, до чего мне хорошо. Лангедок пересекаю, выбирая самые солнечные местечки, обласканные нежным весенним бризом. Приближается пора первого причастия и Светлой Пасхи. В садах Роше-гюда, за каменными стенами, в которых проделаны высокие окна, раздаются радостные возгласы. Их звуки уносит чистая вода ручейков, где плещутся рыбки. Я располагаюсь чуть поодаль, устанавливая палатку в долине Роны прямо в виноградных зарослях. Пройдя насквозь Лион, начинаю чувствовать, как незаметно потеплела атмосфера кругом, будто чем дальше живут французы от воды, тем помыслы их чище. Все-таки чудные, странноватые эти люди, которые встречают меня на подходе к деревням с неизменным бокалом вина в руках, а затем пускаются в пространные беседы вокруг огромного щедрого стола… Вдоль проселочных дорог на бескрайних лугах золотистые лютики и пунцовые маки щедро делятся своей пыльцой с пчелами, а по напитанным дождевой водой полям неспешно вышагивают жирные шаролезские коровы, чьи копыта утопают в грязи. Я срываю ромашку и цепляю ее себе на шляпу, вспоминая с ностальгией свои первые шаги в районе американского Вермонта, в самом начале пути, когда какой-то встреченный мною старичок протянул мне скромный полевой цветок, сорванный на обочине дороги. Поле Вермонта очень похоже на то, что сейчас простирается передо мной, а его улыбка очень напоминает те добрые лица, которые встречаются мне здесь… Картинки старой доброй Европы кажутся мне родными воспоминаниями из далекого детства — пропитанные стойкими ароматами сена и навоза, сладким вкусом клевера, на котором еще не высохли капельки росы. Как выглядят теперь поля, принадлежавшие моему отцу? А как чувствует себя он сам? Прикован ли он до сих пор к больничной койке? С ним ли Элиза? У моей дочери вот-вот родится второй малыш, на днях Люси написала мне об этом. Я бы хотел прямо сейчас подарить им целую охапку этих полевых цветов… Сегодня вечером, 15 мая, я прошусь на ночлег к незнакомому фермеру, который с трудом тащит два полных ведра козьего молока. Я ночую у него в хлеву между копнами сена, под охраной беспрестанно квохчущих несушек. И в это самое время за тысячи километров отсюда моя новорожденная внучка издает свой первый крик! Этой ночью между канадской рекой Сен-Лоран и долиной французской Луары перекинут невероятных размеров мост, фантастический и неправдоподобный, сошедший с эскизов Гюстава Эйфеля, сделанных по поручению Бриара. |
