|
Мое появление станет для этих людей лишней головной болью. Так что в конце концов я принял решение отправиться на восток и по прямой преодолеть те две с половиной тысячи километров, что отделяют меня от Шанхая. К городу подхожу, любуясь невероятными видами ультрасовременных гигантских зданий и сооружений. Возле этих зданий стоят группы волонтеров, над их головами развеваются флаги и транспаранты. Эти люди собирают средства для пострадавших. Всего через три месяца здесь должны начаться Олимпийские игры… Но сейчас повсюду царит траур — будто в семью пришла беда в самый разгар подготовки к свадьбе… Сияющие олимпийские кольца отбрасывают свет на приспущенные государственные флаги… Тем не менее я поражен удивительным спокойствием, с которым здесь возвращаются к повседневной жизни. В парки, усеянные палатками и тентами всех видов и мастей, стекаются пострадавшие от новых подземных толчков, а рядом за маленькими столиками какие-то мужчины преспокойно играют в маджонг, отточенными жестами сгребая выигрыш. С наступлением темноты приходит неожиданное указание властей эвакуироваться из гостиницы, в которой я остановился. Выхожу на улицу и в гнетущей тишине присоединяюсь к тысячам китайцев. Мы засыпаем прямо на тротуарах, плотно прижавшись друг к другу, и ни одна неприятность не в силах нарушить этот идеальный порядок, воцарившийся посреди окружающего нас апокалипсиса. Эти люди умеют соблюдать железную дисциплину. Наутро, когда я уже готов стартовать, вдруг раздается чудовищный шум: все автомобили Чэнду, тысячи и тысячи машин, начинают одновременно сигналить, а прохожие замирают и снимают головные уборы в память о тех, кого уже не вернешь.
Эхо трагедии постепенно смолкает, а я тем временем углубляюсь в Сычуаньские горы. И снова меня ошеломляет невиданный контраст. Не верится, что и жители огромного мегаполиса, где я прожил несколько дней, и крестьяне с рисовых полей, окруженные буйволами, лениво тянущими за собой повозки, — все это люди одной страны, одной нации… Чуть поодаль, вдоль разбитого шоссе, сидят местные жители и палками обмолачивают горох. Жестом я приветствую свинопасов, которые тащат корм своим питомцам. На полях крестьянки сажают рис. Из больших кип они вытаскивают один за другим тоненькие желтовато-зеленые росточки и втыкают их в землю. Все кругом залито водой, штаны закатаны до самых колен. Все кругом так чистенько, так опрятненько… По их одобрительным взглядам я понимаю, что внешний вид и красота этих полей тоже доставляют им радость. Они гордятся своей работой. «Нихао!» — кричу я, приободренный их ответными улыбками. Но вот с общением у меня в этих краях большие проблемы. Ни одно слово из моего разговорника не помогает наладить контакт, и даже общепринятые жесты здесь, судя по всему, имеют какое-то свое, неведомое мне значение. В деревнях посреди площадей, заполненных народом — здесь кругом играют в карты, домино и что-нибудь еще, — мне просто указывают на местечко, где я могу расположиться на ночлег с палаткой, и более не беспокоят. Это почтительное дистанцирование только обостряет мое чувство одиночества. Я пытаюсь сойтись с людьми поближе и завожу игры с детишками. Какие же тут дети! Живые, счастливые, в хорошем смысле слова избалованные! Здесь по лицам людей можно прочесть всю многовековую историю Китая: лица стариков отмечены печатью бедности и страданий, их сыновья куда более бодрые, полные жизни, сытые, а малыши цветущие, пышущие здоровьем! Демографическая политика Китая — «одна семья — один ребенок» — создает странную атмосферу, когда у людей нет ни братьев, ни сестер, ни теть, ни дядь… Здесь даже появилась присказка, что каждый человек выбирает себе друга, которого полюбит как брата до конца дней своих. Молодежь, к слову сказать, эту идею разделяет всецело! Я слушаю, как они разговаривают между собой, и замечаю, что они пользуются вторыми — звучащими на западный манер! — именами, по моде нового поколения. |
