Наконец, он заговорил:

— Нам было поручено привести стадо с выпаса в горах. Мы шли по краю обрыва. Тропинка была узкая. Я шел впереди, он следом. Потом раздался крик, и я понял, что он сорвался. — Заново переживая горе, он задышал тяжело и неровно. — На то, чтобы спуститься вниз и поднять его, ушло несколько часов. Всю дорогу до дома я нес его на руках. Его ноги, все его косточки… — Содрогание. — Все было переломано.

— Но он выжил?

— Прожил несколько дней.

— Мне очень жаль.

Она сочувственно сжала его пальцы, но он высвободился и сел, словно отгораживаясь от нее и от болезненных воспоминаний, вызванных ее вопросами.

— Оно и к лучшему, что он умер. В нашем мире калекам нет места.

Та безлюдная, суровая, продуваемая всеми ветрами земля, которая взрастила его, не знала жалости. Прекрасная, но жестокая, она не пощадила бы мальчика, лишенного возможности вырасти сильным и прокормить себя.

— Надо было привязать его к себе, — пробормотал он, обратив невидящий взгляд на огонь. Судя по всему, он упрекал себя далеко не впервые.

Она вдруг поняла, почему он воспитал в себе то необоримое чувство долга, которое понуждало его брать на себя ответственность за всех и вся. Я должен был внимательнее следить за братом. Я мог уберечь его от погибели. В ее сердце, соединяя их новыми узами, отозвалось похожее сожаление. Я должна была заботиться о своей сестре.

— Сколько лет тебе было?

— Десять.

— Так мало? — Она приподнялась на локте. — Да ты сам был ребенком! И вас не побоялись отпустить одних в горы?

Он выразительно взглянул на нее, всем своим видом говоря — южане.

— А с тобой с утра до ночи возилась нянька?

Она жарко покраснела. Да, у нее была няня. Даже две. В ее детстве всего было вдоволь — фруктов и сладостей, щенков и игрушек, любой еды и питья. Она засыпала под колыбельные, которые тихо наигрывали придворные музыканты, а когда просыпалась, слуги наряжали ее в одежды из лучшего полотна.

— Да, — ответила она, надеясь, что он никогда не узнает о том, что пока его шестилетнего брата заставляли пасти овец, ее саму носили на ручках по Виндзорскому дворцу.

Насупившись, он предупредил:

— Так вот, ничего такого не будет. Я имею в виду, если жить со мной.

— Я знаю. — Она заерзала, уютно устраиваясь у него под боком. — И ничего не жду. Оно мне и не нужно. — Но что же ей нужно? Да только одно. Чтобы он всегда был с нею рядом. — Огонь погас. Давай накроемся одеялом.

Больше они не говорили о будущем.

* * *

Однажды утром, спустя несколько дней после Двенадцатой ночи, Джейн лежала без сна рядом с Дунканом. Между ног приятно саднило после соития. На простынях еще не высохла влага пролитого им семени.

Ни единого раза — даже в ту первую, сумасшедшую ночь — он не забывал об осторожности. Она понимала, что он поступает разумно, но, вопреки здравому смыслу, мечтала принадлежать ему по-настоящему и не разлучаться до самого конца.

Он спал, обнимая ее за талию, а его голова уютно покоилась между ее грудей. Лежа на спине, она с грустью обвела взглядом их маленькое убежище, где на время они спрятались от всего мира.

На сундуке лежал открытым том «Науки любви» Овидия, который они принесли из библиотеки, чтобы читать в постели. Учить латынь таким способом оказалось куда приятнее обычного. Рядом с книгой была вперемешку сложена их одежда и стояли оставшиеся после ужина тарелки.