По этому вопросу Егор Иванович высказался еще более решительно:

— И тут я тебе не буду поддакивать. Правильно действует Булатов. Кто же, как не он, должен защищать металлургов?

— От кого их надо защищать?

— От таких, кто любит загребать жар чужими руками!

— А разве справедливо, что рабочие поселка живут у подножья огнедышащего вулкана? Не они подошли к вулкану, вулкан подошел к ним.

— Это, конечно, безобразие. Горсовет и строительный трест должны позаботиться о них…

— Чужие слова повторяешь. Что ж, вас с Булатовым в этом вопросе переубедить, как видно, невозможно…

— Да, это самое, никак невозможно! Сто миллионов человек нас не переубедят. Огнем не выжжешь наше убеждение: металлурги в городе — превыше всего.

— Егор Иваныч, зря тратишь порох! Меня тоже не переубедят и сто миллионов человек… Ладно. И вторую позицию Булатова мы прояснили. Перейдем к третьей. Скажи, если знаешь, почему директор не счел нужным посоветоваться ни с парткомом, ни с профкомом, ни с горкомом партии, когда сочинял свою скандальную «квартирную инструкцию»?

— Знаю! Вернее, догадываюсь… Потому что был уверен в своей правоте. Это раз. Во-вторых, он действовал как единоначальник, в соответствии со своим положением. В-третьих, не предполагал, что по такому ясному вопросу должен еще договариваться с общественными организациями. Так я думаю.

— А Булатов думает по-другому. Он сознался, что не захотел ни с кем советоваться потому, что был уверен, что и партком и горком партии будут против его самостийного мероприятия. Выходит, что он сознательно противопоставил себя всем и вся.

— Не может этого быть!.. Булатыч глубоко партийный человек. Будь он не таким, не удостоился бы высокого доверия.

— Странно, очень странно ты разговариваешь, Егор Иваныч, когда заходит речь о Булатове. Вот эта странность уже не один день, не одну ночь мучает меня. Твоя позиция в отношении Булатова не стыкуется с твоим характером, с твоей непримиримостью ко всякого рода недостаткам в людях и на производстве. Помолчи, выслушай меня до конца! Не понимаю, как ты, человек с кристально чистой совестью, с абсолютным чувством правды и кривды, хорошего и плохого, можешь яростно оправдывать явно порочные действия Булатова. В чем тут дело? Долг старого друга? Гипноз директорской власти, славы?

Егор Иванович смахнул с шахматной доски в ящик стола черные фигуры и пешки, зло взглянул на меня.

— Чего ты добиваешься? Хочешь, чтобы я, это самое, смотрел на Булатова твоими глазами? Не будет этого. Слышишь?

— Что ты, Егор Иваныч! Я просто докапываюсь до истины. Только и всего… Чаю согреть?

— Пошел ты со своим чаем знаешь куда!..

Он поднялся, надвинул по самые уши старенькую, с опущенными полями шляпу, хлопнул дверью.

Я смотрел в окно, как он быстро шагал к воротам. Вдруг он развернулся на сто восемьдесят градусов и стремительно пошел назад, в гостиницу. Вбежал в комнату, охрипшим голосом закричал:

— Слушай, искатель истины, а почему ты ни разу не спросил меня, как это получилось, что Андрюха Булатов, вроде бы ничем не приметный рабочий паренек, стал крупным инженером, профессором, Героем, руководителем мирового комбината?

Я постарался ответить как можно спокойнее, мягче:

— А зачем спрашивать о том, что хорошо известно? Твоя биография ничуть не хуже. И моя…

Егор Иванович не захотел дальше слушать. Махнул рукой и вышел.

Я не фантазировал, говоря Егору Ивановичу о ревнивом и завистливом отношении Булатова к молодому Головину.