— Вас слушают.

— Товарищ Голота?.. С вами будет говорить секретарь ЦК…

После небольшой паузы послышался хорошо знакомый мне голос:

— Здравствуйте, товарищ Голота. Извините, что так поздно побеспокоил. Я звонил в обком. Федор Петрович проинформировал о вашей деликатной миссии. Ну как, разобрались?.. Меня прежде всего интересует Булатов. Дело в том, что и в наш адрес поступило немало писем с жалобами. Судя по всему, он немало наломал дров.

— Да. Безусловно. Факты подтвердились…

— И что вы намерены предпринять?

— Пригласим на бюро горкома и постараемся поставить на путь истинный.

— Правильно! И предупредите, что в нашем государстве нет незаменимых. Доведите все это до его сознания. Поймет — хорошо. Не поймет — тем хуже для него. До свидания. Позвоните мне сразу же после бюро…

Я положил трубку и посмотрел на Булатова. Он не мог слышать того, что мне было сказано, однако забеспокоился:

— С кем ты говорил?

— С одним из московских товарищей.

Он все прекрасно понял. Сползла с лица маска сильной личности. В углу дивана полулежал бледный, старый, очень несчастливый, очень больной человек. По совести говоря, мне стало жаль его.

Самые опасные болезни, утверждал Гиппократ, те, которые искажают лица.

Но ему и лежачему, к сожалению, досталось немало. К концу нашего разговора забежал на мой огонек Тихон Николаевич Колокольников. Я стал свидетелем мимолетного, но очень, очень важного для нынешнего состояния моей души разговора.

Встретились два человека, непримиримых друг к другу. И один, и другой мгновение колебались: как поступить? Вышли из щекотливого положения, по-моему, с честью. Протянули руки, поздоровались. Забыли о том, что было между ними. Или сделали вид, что забыли. И это хорошо. Самое худшее в отношениях между людьми неглупыми да еще не последними в ряду лучших — обида. Выяснить отношения, то есть самому высказаться до конца и терпеливо выслушать другого, — вот верный способ восстановить нормальное общение. Мне показалось, что именно на этот путь решили встать Колокольников и Булатов. Но я ошибся.

— Ну как твоя курортная жизнь, Тихон Николаевич? — спросил Булатов.

— Курорт есть курорт. А как ты директорствуешь?

— По-прежнему…

Надо бы им теперь себе на благо разбежаться в разные стороны. Но они стояли и бесстрашно смотрели друг на друга. Дуэлянты! Колокольников вдруг обратил внимание на маленькую геройскую звездочку, приколотую к лацкану директорского пиджака.

— Красивая штука, — сказал он. — Блестит, как новенькая. Можно потрогать?

Булатов почему-то смутился. И даже чуть отступил на шаг.

— А зачем? У тебя у самого имеется такая же…

— Есть. Но моя не похожа на твою.

И Колокольников уже без доброго согласия Булатова не только потрогал звездочку, но и взвесил на ладони и осмотрел оборотную сторону. Так был стремителен и настойчив, что Булатов не успел или постеснялся оказать сопротивление.

— А ведь она ненастоящая, — сказал Колокольников. — Самодельная. Из консервной жести сварганена. Сусально позолочена.

— Ты прекрасно знаешь, что у меня есть настоящая.

— Знаю. Но почему ты ее, настоящую, не носишь?

— Цепляешься золотыми лучами даже за округлые выступы. Боюсь потерять. Дубликат не выдадут…

Колокольников, ни секунды не раздумывая, отпарировал:

— Ты ее, настоящую-то, уже давно потерял. И сам этого, бедолага, не заметил!

Сказал и отвернулся, потеряв к собеседнику всякий интерес.