Былъ шестой часъ утра.

Въ восемь часовъ, по приказанию Сухумова, Полиевктъ разбудилъ его. Только еще свѣтало.

— Жалко и будить-то васъ… Таково хорошо спали, — говорилъ Полиевктъ, подавая ему стаканъ парного молока.

— Нѣтъ, нѣтъ. Такъ слѣдуетъ. Раньше вставать приучусь — раньше ложиться съ вечера буду, — отвѣчалъ Сухумовъ и тотчасъ-же облекся въ халатъ и туфли.

Выпивъ стаканъ молока съ кусочкомъ чернаго хлѣба, онъ подошелъ къ окну и увидѣлъ, что трое рабочихъ сооружали для него ледяную гору. Плотникъ въ полосатой вязаной фуфайкѣ и въ шапкѣ на затылкѣ мастерилъ стремянку къ горѣ и стучалъ топоромъ. Тутъ-же стоялъ управляющий Сидоръ Софроновичъ.

— Чай кушать сейчасъ будете? — спрашивалъ Полиевктъ барина.

— Лучше совсѣмъ не буду. Ограничусь молокомъ. Дай одѣться. Я пойду на дворъ смотрѣть, какъ гору дѣлаютъ.

И одѣвшись, Сухумовъ вышелъ на дворъ къ рабочимъ.

«Первую ночь безъ брома спалъ и безъ лѣкарствъ. Этого со мной-давно ужъ не было, — подумалъ онъ, и чувствовалъ при этомъ удовольствие, что онъ относительно бодръ и свѣжъ. Его только знобило слегка, ощущалась „гусиная кожа“ и по спинѣ какъ-бы ползали мурашки. Онъ ежился и пряталъ въ рукава свои сложенныя на груди руки. — Но эти странные сны съ прадѣдушкой моимъ… — продолжалъ онъ разсуждать. — Возможно, что если-бы я на ночь принялъ брому съ ландышами, то этихъ сновъ и не было-бы. Стало-бытъ, я спалъ все-таки тревожно… хотя пульсъ, когда я просыпался, былъ нормальный. Странно только, отчего я не испугался во снѣ, когда дѣдъ со мной разговаривалъ? И какъ явственно я его видѣлъ! Мундиръ съ высокимъ воротникомъ, нависшия густыя брови, глаза… точь-точь, какъ на портретѣ… Странно… Наяву, когда мнѣ показалось только, что портретъ прадѣда мигнулъ, — я похолодѣлъ и мнѣ дурно сдѣлалось, а во снѣ, какъ ни въ чемъ не бывало. Впрочемъ, во снѣ я не сознавалъ, что я знаю его только по портрету».

Рабочие, дѣлавшие ледяную гору, тотчасъ-же поклонились Сухумову, когда онъ подошелъ къ нимъ. Поклонился и управляющий, освѣдомившись, хорошо-ли Сухумовъ почивалъ.

— Ладно-ли такъ будетъ, Леонидъ Платонычъ? — спросилъ онъ про гору. — Достаточно-ли высоты-то?

— Конечно-же достаточно. Вѣдь это просто, чтобы имѣть какой-нибудь предметъ для дѣлания моциона.

— Ну, вотъ и отлично. Вечеромъ передъ ужиномъ кататься будете. Мы вамъ тутъ два фонарика на столбикахъ поставимъ. У насъ фонари есть. При бабенькѣ вашей покойницѣ очень часто зажигали, когда гости наѣзжали въ ночевку. Кряковы помѣщики приѣдутъ, бывало, такъ въ двухъ экипажахъ… Одинъ подъ себя, другой подъ прислугу… Сама съ горничной, самъ съ казачкомъ. Тоже покойники теперь, царство имъ небесное.

По протоптанмой въ снѣгу дорожкѣ Сухумовъ прошелъ въ оранжерею. Оранжерея топилась, но въ ней ничего «не выгонялось», а только «отдыхали» при невысокой температурѣ декоративныя растения: мирты, лавры, хвойныя, кротоны, фуксии, герани. Даже черенковый разсадникъ былъ пустъ. Впрочемъ, въ ящикахъ тянулся лукъ, «посаженный на перо», то-есть для зелени. У оранжерейнаго борова стоялъ молодой русский парень въ кожаной курткѣ и валенкахъ и мѣшалъ въ прогорѣвшей топкѣ уголья. Онъ снялъ шапку и поклонился.

— Садовникъ? — спросилъ его Сухумовъ.

— Изъ помощниковъ, ваше превосходительство. Садовника отказали послѣ смерти ихъ превосходительства Клеопатры Петровны, и теперь я за него, — проговорилъ парень, помолчалъ и прибавилъ:- Но я все могу… Если надолго изволили сюда приѣхать, то я могу для вашего превосходительства гиацинты и тюльпаны начать выгонять.