— Проживу, проживу здѣсь… Выгоняй… Отчего-же… Гиацинты и розы очень приятно, — отвѣчалъ Сухумовъ. — Но превосходительствомъ напрасно меня величаешь. Я не дослужился еще до превосходительства, — прибавилъ онъ. — А цвѣты я люблю.

— Слушаю-съ… — поклонился парень. Вернувшись изъ оранжереи домой, Сухумовъ рѣшительно не зналъ, что ему дѣлать. До завтрака было еще далеко. Онъ прошелъ въ кабинетъ. Кабинетъ былъ съ дубовой отдѣлкой, съ тяжелой мебелью, съ большимъ письменнымъ столомъ на шкафчикахъ, но письменныхъ принадлежностей на немъ не было. Столъ былъ пустъ. На немъ стояли только остановившиеся маленькие бронзовые часы съ фигурой лежащаго около скалы Водолея и тоненькой витой хрустальной палочкой, изображающей текущую изъ скалы воду въ небольшой кусочекъ зеркальнаго стекла.

По стѣнѣ стояли два большихъ шкафа съ книгами, давно не мытыя стекла которыхъ закоптѣли и отливали цвѣтами радуги. Онъ посмотрѣлъ на корешки переплетовъ, мелькнули Мольеръ, Дидро.

«Вотъ дѣло… — подумалъ Сухумовъ. — Надо будетъ разобраться въ книгахъ. Можетъ быть здѣсь есть что-нибудь и очень цѣнное, рѣдкое».

Но сейчасъ ему разбираться не хотѣлось. Онъ присѣлъ въ пыльное кресло, закурилъ папиросу и сталъ разсматривать трещины въ лѣпномъ потолкѣ.

«Вотъ здѣсь за этимъ столомъ сиживалъ, по всѣмъ вѣроятиямъ, и мой прадѣдъ Игнатий Васильичъ, разгибавший для своего удовольствия лошадиныя подковы», мелькнуло у него въ головѣ.

Мысли Сухумова опять перешли на сегодняшний сонъ съ снившимся ему прадѣдомъ.

«Два раза онъ мнѣ приснился… Два раза… — разсуждалъ онъ, — и я его не испугался. Но отчего-же меня такъ пугалъ его портретъ? Вѣдь я-же прекрасно знаю, что портреты кивать головами не могутъ. Нервы были разстроены тогда? Но не могли-же мои нервы исправиться въ однѣ сутки. Во всякомъ случаѣ надо приучать свои нервы и стараться смотрѣть на портретъ безъ страха, безъ боязни. Пускай мигаетъ, пускай киваетъ мнѣ, а я подготовлю себя и бояться не буду. Докторъ не совѣтовалъ мнѣ смотрѣть на портретъ, но я все-таки посмотрю на него, сдѣлаю опытъ надъ собой. Да сегодня мои нервы и крѣпче. Я чувствую, что крѣпче. Я выспался хорошо… Надо-же приучать себя. Я сначала разсмотрю портреты другихъ моихъ предковъ, которые тамъ въ гостиной, а потомъ перейду и къ портрету прадѣдушки. Это нѣсколько подготовитъ меня. И сдѣлаю это днемъ, при солнечномъ свѣтѣ. Ночь и вечерний свѣтъ вообще навѣваетъ что-то мистическое, что-то непонятное… Ночью и нервы слабѣе, болѣе приподняты, а я днемъ, днемъ»…

И его сейчасъ-же потянуло въ портретную.

«Развѣ взять съ собой Полиевкта? — мелькнуло у него въ головѣ, когда онъ поднялся съ кресла, но онъ тотчасъ-же отбросилъ эту мысль, сказавъ себѣ:- Но вѣдь это-же будетъ смѣшно… Будто я ребенокъ… Будто мнѣ нужна нянька»…

Сухумовъ даже улыбнулся и бодро отправился въ портретную.

XV

И вотъ Сухумовъ въ портретной. Входя въ комнату, страха на этотъ разъ онъ не чувствовалъ никакого, хотя все-таки старался приободрить себя, помня послѣдствия двухъ послѣднихъ приходовъ. Дабы не очутиться сразу передъ портретомъ прадѣда, онъ остановился передъ портретомъ старѣйшаго родоначальника ихъ фамилии Платона Платоновича, служившаго еще при Екатеринѣ II. Вышедши въ люди въ началѣ царствования этой Государыни, тотчасъ послѣ переворота, изъ истопниковъ, Сухумовъ, не носивший тогда еще прибавления къ своей фамилии Подгрудскаго, занималъ нѣсколько гражданскихъ должностей, дослужился до крупнаго чина, впалъ въ немилость и уѣхалъ въ пожалованное ему помѣстье. Про этого родоначальника сохранились извѣстия, что онъ былъ красавцемъ.