|
Когда она подошла, до меня донесся аромат ее духов. - Ну, заедешь за мной? - Не знаю. - Мы могли бы потом пообедать где-нибудь в городе. - Я позвоню тебе к Корине. Пока что мне хотелось одного: в полном одиночестве исходить потом в своем углу. Вивиана коснулась губами моего лба и легким шагом направилась к двери. - До скорого! Она не спросила, над чем я работаю. Убедившись, что она ушла, я встал и прижался к оконному стеклу. Чета клошаров по-прежнему торчит под мостом Мари. Теперь мужчина и женщина сидят рядом, спиной к камням набережной, и смотрят на текущую под арками реку. Издали не видно, двигаются ли у них губы, и невозможно решить, говорят ли они, потеплей укрыв живот и ноги рваными одеялами. А если говорят, то о чем? Речник, вероятно, уже вернулся с потребным ему запасом вина; в каюте угадывается красноватый огонек керосиновой лампы. Дождь льет по-прежнему, и почти совсем стемнело. Прежде чем снова начать писать, я набрал на телефонном диске номер в квартире на улице Понтье, и мне становится нехорошо при мысли, что там раздается звонок, а меня нет. Это ощущение внове для меня и похоже на стеснение или спазм в груди, вынуждающий, подобно сердечнику, прижимать к ней руку. Телефон звонил долго, словно квартира была пуста, и я уже ждал, что вызов вот-вот прекратится, как вдруг в трубке щелкнуло. Раздраженный заспанный голос пробормотал: - Ну, что там такое? Я чуть было не отмолчался. Потом, не называя себя, спросил: - Спала? - А, это ты! Спала... Мы помолчали. К чему спрашивать, что она делала вчера и в котором часу вернулась? - Ты не перебрала? Чтобы взять трубку, ей пришлось вылезти из постели: аппарат у нее не в спальне, а в гостиной. Спит она голой. Когда просыпается, у ее кожи специфический аромат - запах женщины в смеси с никотином и алкоголем. Последнее время она пьет особенно много, словно интуиция подсказывает и ей: что-то готовится. Я не осмелился спросить, там ли он. Зачем? Почему ему там не быть, если я в известном смысле сам уступил место? Он, должно быть, прислушивается к разговору, приподнявшись на локте, а другой рукой нащупывая сигареты в полутьме спальни с задернутыми занавесями. На ковре и креслах разбросана одежда, всюду где попало стоят рюмки и бутылки, и как только я положу трубку, хозяйка полезет в холодильник за пивом. Сделав над собой усилие, она осведомляется, словно это ее и вправду интересует: - Работаешь? И добавляет, доказывая мне тем самым, что занавеси не отдернуты: - Все еще льет? - Да. Вот и все. Я раздумываю, что бы еще сказать; она, вероятно, занята тем же. На ум мне приходит только смехотворное: - Будь умницей. Я представляю себе позу, в которой она сидит на ручке зеленого кресла, ее грушевидные груди, худую, как у хилой девчонки, спину, темный треугольник лобка, который, не знаю уж почему, всегда меня волнует. - До завтра. - Вот именно, до завтра. Я возвращаюсь к окну, но за ним видны теперь только гирлянды фонарей вдоль Сены, их отблески на воде и кое-где на черном фоне мокрых фасадов прямоугольники чьих-то освещенных окон. |
