Черчилль как парламентарий, как чистый оратор — это однако всё же самое незначительное в его политическом поприще, от чего он и сам стремился уйти. Он хотел не произносить речи, он стремился действовать и влиять; в те времена, когда он мог лишь произносить речи, он всегда чувствовал себя расстроенным и несчастным. Чистое парламентское существование было не для него, он всегда хотел быть министром — по меньшей мере министром — и большую часть времени он также был им. Существует мало английских министерств, которыми он бы не руководил когда–либо в своей жизни, и именно в большинстве случаев успешно, в нескольких случаях весьма примечательно. В 1906 году молодым человеком в возрасте тридцати одного года он начал в качестве министра торговли, затем он стал министром внутренних дел, затем военно–морским министром, позже, во время Первой мировой войны, министром вооружений, после этого в быстрой последовательности министром обороны, министром авиации, министром колоний, казначеем. О его обоих периодах в качестве премьер–министра я вовсе не хочу здесь говорить, это я оставляю на потом, однако я всё же хочу ещё напомнить, что он во время Второй мировой войны, прежде чем стать премьер–министром, снова возглавлял Адмиралтейство и после этого в течение пяти лет, наряду со своим высшим постом, также руководил министерством обороны. Да, совсем в заключение, к концу его второго периода службы премьер–министром, в возрасте почти восьмидесяти лет, он некоторое время также тянул ещё министерство иностранных дел, в качестве уполномоченного, во время болезни его министра иностранных дел и его наследного принца Антони Идена.

Ненасытный человек — и администратор широкого профиля, министр для любого применения, который годился для любого департамента, с любым быстро справлялся — и чья жажда деятельности не удовлетворялась ничем. Его ошибкой в каждом правительстве было то, что он постоянно выходил за рамки своей ответственности, вмешивался во все ведомства словом и делом, и собственно говоря, вёл себя всегда как неудавшийся премьер–министр. Можно понять, что это создавало ему не только друзей. Его политическая жизнь с самого начала была богата на неудачи — ужасные неудачи. Дважды он падал столь глубоко, что все полагали — теперь ему действительно пришёл конец. Однако Черчилль был не только ненасытным — он был также политическим ванькой–встанькой.

Если коротко, у этого человека жизнеспособности было на троих, и в течение всей жизни он был в состоянии одновременно быть многоликим и делать сразу много вещей — и делать великолепно — которые собственно каждое по себе требовали бы всего человека и целой жизни. Писатель, парламентарий, оратор, министр — перечень всё еще ни в коем случае не полный. О журналисте Черчилле я не хочу дальше вовсе говорить — только лишь то, что он достиг своего первого сенсационного успеха в жизни в качестве военного корреспондента, и позже, в тридцатые годы, когда он политически был отстранён от дел, писал еженедельную колонку, которая держала в напряжении не только всю Англию, но и весь англоговорящий мир. И о его таланте художника я говорить не буду — о таланте, который он открыл в другой период нахождения не у дел, в середине Первой мировой войны, и который оставался для него постоянной утехой в жизни вплоть до старости. Страстно предавался этому хобби, ничего более; однако этого было бы достаточно для респектабельного академического существования художника.

Однако я должен сказать еще об одной стороне этой многосторонности, поскольку она важнейшая, по меньшей мере центральная. Я говорю о Черчилле–воине. Потому что в своей внутренней сути этот великий писатель и оратор не был человеком слов, этот чрезвычайно деятельный и успешный министр не был человеком организации и управления, прилежный воскресный художник не был человеком, по особому видящим мир, и даже страстный политик не был собственно человеком политики.