— Я не думаю, что деньги и чистота связаны. Ты нашла его записную книжку?

— Вот она. Единственный человек, который живет в Нью-Йорке, это Мелани Оберлин, которая должна быть его племянницей.

— Почему бы тебе не позвонить ей прямо сейчас?

— Думаешь?

— Почему нет? Это будет за счет Гаса. А я пока начну на кухне. Можешь заняться спальней и ванной, когда закончишь.

Я позвонила, но, как это обычно бывает в наши дни, не поговорила с живым человеком.

Женщина на автоответчике назвалась Мелани, без фамилии, но она не могла ответить на мой звонок. Ее голос звучал довольно весело для человека, который в то же самое время говорит, как сожалеет.

Я быстро рассказала о падении ее дядюшки Гаса, оставила свое имя, домашний и рабочий телефоны и попросила перезвонить. Засунула записную книжку в карман, размышляя, что позвоню еще раз, если ничего от нее не услышу.

Как и Генри, я совершила тур по дому Гаса. В душном коридоре чувствовался запах мышиных испражнений, а возможно, и мышиного трупа, скрытого в соседней стене.

Вторая спальня была заполнена картонными коробками и старой мебелью, кое-что из которой было весьма неплохим. Третья спальня была посвещена предметам, которые старик, видимо, не мог заставить себя выбросить. Кипы перевязанных веревкой газет возвышались до человеческого роста, с проходами между рядами, на случай, если кто-нибудь захочет сделать подборку юмора за декабрь 1964 года.

Там были пустые водочные бутылки, коробки с банками консервов и бутылками воды, достаточными, чтобы выдержать осаду, остовы велосипедов, две ржавых газонокосилки, коробка с женскими туфлями и три жалко выглядевших телевизора с антеннами, как кроличьи уши, и экранами размером с самолетный иллюминатор. Старый деревянный ящик был наполнен инструментами. Старый диван был похоронен под горами одежды. Полный набор посуды из зеленого стекла времен Великой депрессии был выставлен на кофейном столике.

Я насчитала пятнадцать картин в витиеватых рамках, сложенных у стены. Перевернула картины и уставилась на них сверху, но не знала, что о них думать. Изображенные предметы варьировались: ландшафты, портреты, на одной картине был большой, но поникший букет, на другой — стол, украшенный нарезанными фруктами, серебряным кувшином и мертвой уткой, чья голова свешивалась с края. Краски на большинстве картин настолько потемнели, что смотреть на них было как через темные очки.

Я ничего не понимаю в искусстве, так что не могла составить мнения об его коллекции, за исключением дохлой утки, которая, как я думала, не совсем отвечала хорошему вкусу.

Я начала с ванной, решив в первую очередь покончить с самым худшим. Отключила эмоции, почти как я делаю на месте убийства. Отвращение бесполезно, когда работа должна быть сделана. Следующие два часа мы скребли и чистили, вытирали пыль и пылесосили.

Генри опустошил холодильник и наполнил два мусорных мешка неопознанными испорченными продуктами. На полках стояли консервные банки, вздутое состояние которых сигнализировало о неизбежном взрыве.

Генри заполнил и включил посудомоечную машину, а я положила кучу одежды в стиральную машину и запустила ее тоже. Постельное белье я оставила на полу до следующей загрузки.

К полудню мы сделали столько, сколько смогли. Теперь, когда минимум порядка был восстановлен, я смогла увидеть, каким унылым был дом. Мы могли работать еще два полных дня и результат был бы тем же — тусклое запустение, пелена старых мечтаний, висящая в воздухе.

Мы заперли дом, и Генри выкатил на тротуар два больших мусорных бака. Он сказал, что приведет себя в порядок и поедет в супермаркет, чтобы заполнить полки Гаса продуктами. После этого он позвонит в больницу и узнает, когда того выпишут.

Я пошла домой, приняла душ и оделась на работу в свои обычные джинсы.