Единственное, что из этого окна было видно — обратная сторона плетей плюща, плотные ряды белых корней, похожих на многоножку. Рука Гаса была на перевязи, а синяки после падения можно было разглядеть через разнообразные дыры на его халате. Его страховка не предоставляла ни персональной медсестры, ни телефона, ни телевизора. Кровать его соседа была скрыта от взгляда занавеской. В тишине я слышала его тяжелое дыхание, что-то среднее между вздохом и скрежетом, что заставляло меня считать его вдохи, на случай, если они прекратятся, и мне придется делать ему искусственное дыхание.
Я подошла на цыпочках к кровати Гаса и поймала себя на том, что использую свой голос, который обычно применяю в общественных библиотеках.
— Здравствуйте, мистер Вронский. Я Кинси Миллоун, ваша соседка.
— Я знаю, кто ты такая! На голову я не падал.
Гас говорил своим нормальным тоном, то-есть орал. Я с тревогой посмотрела в сторону его соседа, беспокоясь, не был ли бедняга вырван из своего сна.
Я выложила свои покупки на столик у кровати Гаса, надеясь смирить его буйный темперамент.
— Я принесла вам шоколадку и журналы. Как вы себя чувствуете?
— Как это выглядит? Мне больно.
— Могу себе представить, — пробормотала я.
— Перестань шептать и говори, как нормальный человек. Я не слышу ни слова.
— Извините.
— Извинения не помогают. Прежде чем ты задашь еще один глупый вопрос, я сижу так, потому что, если я лягу, будет еще больней. Прямо сейчас боль усиливается, и все тело горит, как в аду. Посмотри на этот синяк от того, что из меня выкачивали кровь. Должно быть не меньше литра, в четырех больших пробирках. По анализам выходит, что у меня анемия, но у меня не было проблем, пока они за меня не взялись.
Я старалась сохранять сочувственное выражение, но утешения не приходили в голову.
Гас хрюкнул с отвращением.
— Один день в этой кровати, и у меня появятся пролежни. Я покроюсь язвами, если пробуду здесь больше одного дня.
— Вы должны сказать об этом доктору или одной из медсестер.
— Какой доктор? Какие медсестры? Тут уже два часа никого не было. Все равно, этот доктор — идиот. Он понятия не имеет, о чем говорит. Что он сказал о моей выписке? Ему лучше подписать ее поскорее, или я сам уйду. Может, я и болен, но я не заключенный, если только старость — это не преступление, чем она считается в этой стране.
— Я не говорила с медсестрой, но Генри скоро придет, и он сможет узнать. Я звонила вашей племяннице в Нью-Йорк, чтобы сообщить, что произошло.
— Мелани? От нее никакого толка. Слишком занята и слишком поглощена собой, чтобы волноваться обо мне.
— Я, вообще-то, с ней не говорила. Оставила ей сообщение и надеюсь, что она перезвонит.
— Она не поможет. Она ко мне не приезжала много лет. Я сказал, что вычеркиваю ее из своего завещания. Знаешь почему я этого не сделал? Потому что это стоит слишком дорого.
Почему я должен платить адвокату сотни долларов, чтобы быть уверенным, что она не получит ни цента? Какой смысл? Моя жизнь застрахована, но я ненавижу иметь дело со своим агентом, потому что он все время пытается подбить меня на что-нибудь новенькое.
Если я вычеркну ее из наследников, я должен решить, кого туда вписать. У меня больше никого нет, и я не оставлю ничего на благотворительность. Зачем мне это надо? Я много трудился, чтобы заработать свои деньги. Пускай другие делают то же самое.
— Ну, это так, — сказала я, не придумав ничего лучше.
Гаc покосился на занавеску.
— Что с ним такое? Пусть лучше прекратит так задыхаться. Это действует мне на нервы.
— Я думаю, он спит.
— Он совсем не думает о других. |