Похоже, эти «философские» экзерсисы «ослабляли», если пользоваться ее же терминологией, муки, которые она переживала. Уйти просто в «работу», как было уже множество раз, она не могла: не помогало! Выход давало лишь другое могучее ее увлечение — тяга к перу и бумаге: тривиальная графомания была великим спасением для нее и великим даром для нас, запечатлев на бумаге внутренний мир человека, оставившего заметный след в истории XX века.

Сурица отозвали, дав ему другой дипломатический пост. Коллонтай получила наконец официально ту должность, которую она исполняла фактически: главы советской дипломатической миссии и торгпреда в Норвегии. По сути, лишь с этого времени начинается ее дипломатическая карьера, чему в очень большой мере она обязана Боди, который пользовался тогда в Москве особым доверием. Его аттестации имели вес и у Зиновьева, и у Дзержинского, и у Чичерина. Коллонтай тотчас отплатила Боди, представив Москве его кандидатуру в качестве первого секретаря полпредства и, стало быть, своей правой руки.

Не только чувство благодарности руководило Коллонтай — еще и другое чувство. Ей показалось, и, кажется, не без оснований, что Марсель Боди, которого все в миссии звали на русский лад Марселем Яковлевичем, заменит ей в какой-то мере потерянного Дыбенко. Во всяком случае, отношения, сложившиеся между ними уже в то время, свидетельствуют об исключительной интимной близости, далеко выходящей за рамки обычного служебного доверия и приятельских отношений.

Осваиваясь на новом поприще, она охотно прислушивалась к советам Боди, который быстро стал для нее единственным и незаменимым консультантом — как в вопросах политических, так и экономических. Он убедил ее, а она — Москву, что необходимо купить у Норвегии большую партию ее коронного продукта — рыбы, поддержать тем самым экономику страны пребывания и помочь все еще не вышедшим из голодного кризиса россиянам. Восшествие Коллонтай на русский дипломатический «трон» в Норвегии было ознаменовано покупкой 400 тысяч тонн сельди и 15 тысяч тонн соленой трески. Газеты, до тех пор печатавшие лишь язвительные статьи о «распутной бабе», приехавшей из «совдепии» совращать благовоспитанных норвежских мужчин и женщин, круто сменили тональность, воздавая должное мудрости новой амбасадриссы, благодаря которой сотни рыбаков получили работу. Ее пришло приветствовать — в полном составе — все руководство профсоюза рыбаков, приведшее с собою своего переводчика. Гости онемели, услышав речь торгпреда, произнесенную на чистом норвежском…

Понимая, что это ее конек, и стремясь использовать его максимально, Коллонтай устроила грандиозный прием в шикарном столичном Гранд-отеле в честь Фритьофа Нансена, который, как было сказано в разосланном приглашении, «спас тысячи людей на Волге», возглавив широкомасштабную акцию помощи голодающим в советской России. На прием пожаловали добрая половина кабинета министров и духовная элита страны, равно как и весь дипломатический корпус. Чопорность и скованность царили только в начале приема — Коллонтай быстро растопила «норвежский лед» уже привычным для нее способом: тост в честь Нансена она произнесла по-норвежски, повторив его по-французски, английски, немецки, шведски, фински и русски. Как говорят люди театра, такая роль обречена на успех. И все-таки он превзошел даже то, чего Коллонтай ожидала.

Бурная деятельность, в которую вдруг она оказалась вовлеченной после полного отлучения от активной работы, отвлекла от мыслей о крахе самой безумной любовной истории, которую она перенесла, но забыть об этом было не суждено. Судьба продлила многоактную драму, непредсказуемо повернув сюжет в другую сторону.