«Милая Валя, ясная моя девочка с горячим наболевшим сердечком! Ваше письмецо […] — радостный подарок. Я не ошиблась в Вас. И после Вашей весточки ко мне яснее вижу ваш облик. Пишу вам и думаю: а что, если мой порыв сердца просочится через песок непонимания? […] Что, если она из тех чужих мне женщин с мелко бабьими черепочками? Нет, Вы юная, порывистая, горячая и «человечек». Хочется взять Вашу милую головку обеими руками и нежно Вас поцеловать.

Вы пишете о чувстве «неправоты» и «раскаяния».

Не надо этого, девочка! Ведь страдания все позади. Давно не было так светло, покойно и радостно у меня на душе, как с тех пор, как все стало ясно. Вся мука этих двух лет для всех нас троих построена была на том, что до лета прошлого года не было ПРАВДЫ, а с осени была ПОЛУПРАВДА. Из писем Павла Ефимовича […] у меня создалось впечатление, что Вас с ним нет, что эта «связь» (я ведь все время считала, что это просто «связь») порвана. Иначе неужели же, милая Валя, Вы думаете, что я бы устраивала приезд Павла сюда? Чтобы длить общую муку? […]

Но теперь все сложилось к лучшему. Приезд Павла […] помог мне наконец понять, на чем основаны Ваши отношения с Павлом. Если бы я знала, что здесь не «связь», а любовь, красивая, властная, молодая обоюдная любовь, неужели я не сделала бы еще два года тому назад то, что делаю радостно сейчас? Сколько мук и страданий было бы этим спасено! […]

Милая девочка, настойте [так!] теперь, чтобы Павел признал Вас открыто своею женой. Пусть кончится эта никому не нужная игра в «прятки». Это вовсе не значит, что я «рву» с Павлом, нет, мы слишком большие друзья-товарищи с ним, чтобы такой разрыв был нужен. Но женой Павла, признанной всеми, должны быть Вы, девочка милая. […] А я ведь всегда была «холодная женщина» и, как ни старалась, из любви к Павлу, одеть на себя личину «жены» — это мне совсем не удавалось. […]

Не терзайте себя сомнениями, юная, милая девочка, что я хочу отнять у вас Павла. […] И не жалейте, что Павел приехал сюда — теперь всем будет легче, потому что все ясно. […] Забирайте Павла и с просветленными глазками и успокоенным сердечком уезжайте ВМЕСТЕ в Могилев, в открытую. Мое дело позаботиться о том, чтобы это не повлекло неприятностей Павлу ни с какой стороны. А в дни сомнений помните: «Вы — Павлика Она». Теперь улыбнитесь мне и протяните руку той, для кого всегда близка боль женского сердца. А. К».

Дипломатической почтой приходила информация о том, что происходит в Москве. Ленина постигал удар за ударом, и для всех уже было очевидно, что идет жестокая борьба между претендентами на трон. Александру огорчало, что благоволивший ей Сталин объединился с ненавистным Зиновьевым, но мысль о том, что альтернативой может быть только Троцкий, побуждала ее желать успеха зиновьевско-сталинскому альянсу. На самом же деле душа была безусловно с Бухариным, которого Коллонтай считала самым умным из руководства. Самым знающим и перспективным. Решение пленума ЦК о «развертывании внутрипартийной демократии» вселило надежду, что «рабочую оппозицию» наконец-то услышали. Требование Дзержинского — «обязать членов партии, знающих что-либо об антипартийных группировках, сообщать об этом в ГПУ и в ЦК» — существенно уточнило партийное понимание демократии, положив конец несбыточным надеждам.