-  Дверь закрой! - строго сказал дед. - А потом subere!

    -  Дедушка, только давайте без латыни! - взмолилась я, закрыв дверь. - Ну, недоучил я, грешен, mea culpa и все такое.

    -  Студент? - грозно кашлянул дедуля.

    Я покаянно кивнула, готовясь вовремя увернуться от дедушкиного лаптя, коим он привечал врунов вроде меня. Но дедулька неожиданно обрадовался:

    -  Ну и хорошо что студент! Главное, что не из их шарашки! Эти-то паскуды мне шесть раз ряженого подсовывали! За дурака держат, ей-богу! Да из Ваньки монах… К пастве нужно выходить с гордо поднятой головой, а не вползать на четырех костях. Да и рясу монахи в штаны не заправляют… Наконец-то дождался я человека со стороны! Ты откуда сам-то будешь?

    Ой-ой! Мне-то откуда знать, какие там города рядом есть. Ладно, придется ляпать наудачу, но только я открыла рот, чтобы пробормотать что-то невразумительное, рассчитывая на дедушкину глухоту вообще и плохое состояние ушных раковин в частности, как дедуля продолжил:

    -  Из семинарии выгнали?

    Я обрадованно закивала.

    -  Ну и ладно, что выгнали! - вздохнул конюх. - Я тут… наверное, помру сегодня…

    -  Это без меня, пожалуйста!

    -  Тебя не спрашивают! Так вот, помру я сегодня, да только грехи спокойно помереть не пускают. Хочу я тебе исповедаться…

    -  Не уполномочен! - отрезала я. - То есть… я же не монах! Вы что, дедушка? Вам больше некому жизнь испортить?!

    -  Молчи, отрок неразумный, балбесина тупорылая! Все равно тут никого нет моей веры, а у меня грех тяжкий. - Тут дед вспомнил о своем положении умирающего, захрипел и засопливился. - Грех тяжкий имею, провинился дюже… Ох нагреши-ыл я!

    Я перебила заклинившего дедка:

    -  Дедушка, вы сами-то решите, чего жаждете - помереть тихонько или мемуары мне надиктовать? Я, между прочим, спать хочу!

    -  Подожди, подожди, - заторопился дед, - Так вот, я тебе сейчас все обскажу…

    -  Только, чур, без исповедального момента!

    -  Хорошо, дай душу облегчить… Так вот, грех у меня такой - два года назад выгнал я, грешник великий, собственную дочь на улицу-у, - завыл кающийся. - Своими руками вытолка-ал!

    -  За что? Она вас била ногами? Грозила pacчленить и приколотить гвоздями к забору?

    -  Не-э! - испугался дедушка. - За ведьмовство! Ведьма она у меня, как и мамаша ее, бесовка беспутная… Я-то сначала ничего не знал, да потом.. книги у нее углядел, штуки всякие колдовские - палец повешенного, череп мертворожденного дитяти, змеиные чешуйки…

    Ого! А ведьмочка-то черной магией баловалась! Нет, мы с такими не дружим…

    -  Выгнал! - увлеченно сопел дед. - А теперь: жалко… Как подумаю, где там она одна?! Милостыньку, может, просит! Ох и грешник же я-а!

    Дедуся весьма некстати впадал в покаянное настроение, в его возрасте грозившее повышением давления, стенокардией и асфиксией, плавно переходящей в инфаркт миокарда. Поэтому я решила немножко снять напряжение и перевела разговор, так сказать, в земное русло:

    -  Ладно, дед, это, конечно, очень прискорбно… Прочитай сорок раз «Pater noster», дальше сам как знаешь, можешь попоститься, но я-то тут при чем? Я же не могу тебе грехи отпустить!

    Дед дернул меня за рукав рясы так, что я чуть не отбила себе лоб о дедову татуировку, пардон, след копыта, и захрипел мне на ухо:

    -  Помоги мне, Христом-богом заклинаю! То есть не мне, а девке моей! Найди ее да скажи, что книги ее и имущество бесовское я закопал в конюшне, под яслями Бестолкового, пусть заберет…

    -  Да вы что! - возмутилась я.