За столом, скромно сложив ручки на коленках, уже чинно сидели все провожающие. Сразу, как только мы вошли, народ оживился и загалдел:

    -  Проповедь! Проповедь! - Это, видимо, вместо «Тост! Тост! » или «Штраф! Штраф!».

    Я беспомощно поглядела по сторонам. Нет, кроме меня, никого в рясе рядом не было. Даже бежать некуда: народ теснится везде - за столом, на лавках, на печи, кто-то высунул нос из сеней. Я размышляла, что бы сказать этакое приличествующее случаю. Как назло, в голову лезли только какие-то неприличные анекдоты… А народ уже волновался, супились брови, надувались губы…

    -  Проповедь! Я оглянулась на парнишку, который привел меня сюда. Тот скукожился в уголке и тоже долдонит вместе со всеми: - Проповедь!

    Я вздохнула. Ладно, товарищи алкаши, будет вам проповедь. Я припомнила теткины рассказы о ее театральном прошлом и об антирелигиозных скетчах, которые им по требованию профкома приходилось разыгрывать. Приосанившись, я забасила, имитируя томное теткино контральто:

    -  И пришел Иисус к людям, и вопрошал их: «Люди, что Я для вас?» И отвечали ему люди: «Ты нематериальная абстрагированная сущность наша…» И вопрошал их Иисус: «Чего-чего?»

    -  Чего-чего? - недоумевающе квакнул кто-то слишком трезвый;

    Его заткнули. Народ оживился, праздник продолжался, Главное, я что-то сказала… Надо было пользоваться результатами, пока алканавты тепленькие.

    -  И где тут умирающий? - пробасила я.

    -  Туточки я! - раздался бодрый голосок из соседней комнаты. Я протопала туда. Все «провожающие» ринулись за мной. В соседней комнате на неком подобии кровати лежал неприлично румяный для умирающего дедок и игриво мне подмигивал. Господи, рассекретил, что ли?

    -  Не гляди, что он моргает! - шепнул мне паренек, который привел меня сюда. - Это ему еще давно лошадь в лоб дала…

    Бог ты мой! А я-то думаю, откуда у дедушки на лбу столь искусно сработанная татуировка в виде копыта?!

    При виде меня дедуля вообще оживился и прокряхтел:

    -  Услышал меня Господь! Теперь помру спокойно…

    Сзади слаженно заголосили: Акт первый, все идет по плану…

    -  Быть! - крикнул дед. - Дайте слово молвить!

    Упс, фальстарт! Бабы сзади замолкли. Дедок почесался (не скажу где) и выдал:

    -  Пошли вон, курицы мокрые, дупеля пьяные, дайте помереть в тишине! Subere, frater!

    Призыв подойти, произнесенный на латыни, по-видимому, относился ко мне.

    Я отозвалась, припомнив что-то подобающее случаю:

    -  Obrepo! - «ползу» то бишь.

    Повоцарившемуся позади меня молчанию я поняла, что стареющий актер ударился в импровизацию. Народ топтался в дверях, явно не зная, что предпринять. Посценарию, наверное, предполагалась пламенная патетическая речь с последующим, битьем в грудь (исполняет самый трезвый). Затем; на сцену, вероятно, выскакивала примадонна и начинала выть что-нибудь любимое, традиционное, типа «на кого покидаешь, ублюдок, вдову с десятью малыми дитями!»…

    Я наклонилась к деду и прошипела:

    -  Непортите людям праздник! Они же вас почти похоронили! Ну-ка…

    Дедок старательно захрипел и «помавал руцейк - Поминайте, аспиды, жрите, пейте!

    -  От люблю я старого! - загомонила бабка с колом, первой вылетая к столу.