|
Но он не заменит мне гнусного, дешевого, спелого и зловонного смертного. И что же я сделал? Показал ему: – Вон там. Он взглянул в этом направлении. Он увидел осевшие очертания старых зданий. За каждой облезлой стеной, под каждым потрескавшимся потолком, среди крошечных узких лестниц пря-тались, спали, обедали, бродили смертные. Я нашел его, идеально безнравственного; он ждал меня, шквал тлеющих угольков ненавис-ти, злобы, жадности и презрения. Мы дошли до Мэгазин-стрит и прошли еще дальше, но еще не достигли реки, хотя она бы-ла почти рядом; об этой улице у меня не сохранилось никаких воспоминаний, или я не забредал на нее во время моих скитаний по этому городу – их городу, Луи и Лестата; обычная узкая улица под луной, с домами цвета плавника, с окнами, завешенными импровизированными занавесками, а внутри сидел этот ссутулившийся, высокомерный, жестокий смертный, приклеившийся к телеэкрану, с жадностью глотающий солодовый напиток из коричневой бутылки, не обращая внимания на тараканов и пульсирующую жару, рвущуюся в открытое окно; уродливое, потное, грязное и неотразимое существо, созданная для меня плоть и кровь. Дом настолько кишел паразитами и крошечными мерзкими тварями, что больше всего на-поминал скорлупу, треснувшую, ломкую, вездесущие тени делали ее похожей на лес. Никаких санитарных норм. Среди куч мусора и сырости гнила даже мебель. Урчащий белый холодильник покрывала плесень. Только вонючая постель и лохмотья выдавали истинное, жилое предназначение дома. Подходящее гнездо для этой дичи, для этой мерзкой птицы, для толстого, сытного мешка костей, крови и потрепанного оперения, годного только на то, чтобы ощипать его и съесть. Я оттолкнул дверь в сторону – навстречу мне, словно рой мошек, поднялась человеческая вонь – и тем самым сорвал ее с петель, но без особенного шума. Я прошел по газетам, раскиданным по крашеным половицам. Апельсиновые корки превратились в коричневатую кожу. Бегали тараканы. Он даже голову не поднял. Его опухшее пьяное лицо отливало жутковатой синевой, но при этом в нем было, возможно, и что-то ангельское – благодаря свету лампы. Он взмахнул волшебным пластиковым приборчиком, чтобы переключить канал, экран ми-нул и беззвучно заморгал, и он включил громкость – песня, играет группа, пародия, хлопают люди. Дрянные звуки, дрянные картинки, как и окружающий его мусор. Ладно, ты мне нужен. Больше никому. Он поднял глаза на меня, маленького агрессора, Дэвид ждал слишком далеко, чтобы он его увидел. Я толкнул телеэкран в сторону. Он покачнулся и упал на пол, его детали разбились, словно внутри находилось множество склянок с энергией, теперь превратившихся в осколки. В нем моментально возобладала ярость, зарядив его лицо сонливым узнаванием. Он поднялся, расставив руки, и набросился на меня. Перед тем, как впиться в него зубами, я заметил, что у него были длинные, спутанные чер-ные волосы. Грязные, но густые. Они держались за спиной при помощи завязанной в узел у ос-нования шеи тряпки и рассыпались по пестрой рубашке толстым хвостом. Тем временем, в нем оказалось достаточно густой, одурманенной пивом крови, которой хватило бы и на двух вампиров, и яростное бойцовское сердце, а при этом – столько плоти, что забираться на него было все равно что оседлать быка. Когда пьешь кровь, все запахи приятны, даже самые прогорклые. Я, как всегда, подумал, что сейчас тихо умру от счастья. Я высосал набрал полный рот крови, подержал ее на языке и пропустил в желудок, если таковой у меня имеется, чтобы остановить алчную грязную жажду, но не настолько, чтобы его затормозить. Он впал в забытье и начал сопротивляться, сделал большую глупость, вцепившись мне в пальцы, а потом совершил опасную бестактность – попытался добраться до моих глаз. Я крепко зажмурился их и дал ему нажать на глаза жирными большими пальцами. Никакой пользы это ему не принесло. |
