|
Я имел в виду, что просто хотел прикоснуться к тебе, почувст-вовать, какой ты гибкий, вечно молодой. – Это я, что ли, вечно молодой? – сказал я. – Чушь ты говоришь для такого красавчика. Я пошел. Я голоден. А когда я закончу, когда согреюсь и наемся, я приду, поговорю с тобой и рас-скажу все, что хочешь. Я отступил от него, однако вздрогнул, когда он отпустил мои волосы. Я посмотрел в пус-тое белое окно, слишком высокое, чтобы увидеть деревья. – Они здесь ничего зеленого не виде-ли, а на улице весна, южная весна. Ей пахнет даже через стены. Я хочу хотя бы минуту посмот-реть на цветы. Убить, выпить кровь и посмотреть на цветы. – Так не пойдет. Я хочу написать книгу, – сказал он. – Прямо сейчас, я хочу, чтобы ты по-шел со мной. Я здесь целую вечность сидеть не буду. – Чепуха, конечно, будешь. Думаешь, я кукла, да? Ты думаешь, что я привлекательный, что я отлит из воска, и ты будешь сидеть здесь столько же, сколько и я. – А ты довольно вредный, Арман. Выглядишь, как ангел, а разговариваешь, как заурядный головорез. – Какой высокомерие! Я-то думал, ты меня хочешь. – Только на определенных условиях. – Врешь, Дэвид Талбот, – сказал я. Я направился мимо него к лестнице. В темноте пели цикады, как они часто поют в Новом Орлеане всю ночь напролет. Через девятигранные окна на лестнице я заметил цветущие весенние деревья, плющ, скру-тившийся над крыльцом. Он шел за мной. Мы спускались ниже и ниже, ступенька за ступенькой, как обыкновенные люди, дошли до первого этажа и, миновав искрящиеся стеклянные двери, оказались на широкой освещенной Наполеон-авеню, в центре которой, подальше, располагался влажный, душистый зеленый парк, парк, полный аккуратно высаженных цветов и старых, шишковатых и смиренных склоненных деревьев. Вся эта картина шевелилась на слабом речном ветру, в воздухе висел, не опускаясь над са-мой рекой, мокрый туман, а на землю падали, кружась в воздухе, как губительный пепел, кро-шечные зеленые листья. Мягкая-мягкая южная весна. Даже небо вот-вот, казалось, разродится весной – снижаясь, краснея от отраженного света, всеми порами источая туман. От садов справа и слева поднимался резкий аромат, исходящий от фиолетовых цветов, раз-росшихся, как сорняки, но с бесконечно сладким запахом, и диких ирисов, прорезающих черную грязь, как клинки, с чудовищно большими лепестками, бьющимися о старые стены и бетонные ступеньки, и, как всегда, от роз, роз старух и юных женщин, роз слишком цельных для тропической ночи, роз, покрытых ядом. Здесь, на центральной полоске травы, проехала машина. Я узнал ее, она оставила свой след среди буйной глубокой зелени, по которой я шел навстречу трущобам, навстречу реке, навстречу смерти, навстречу крови. Он следовал за мной. Я мог бы закрыть глаза на ходу и не сбиться с пути, и видеть машины. – Давай-давай, иди за мной, – сказал я не в качестве приглашения, но в качестве коммента-рия к его действиям. За несколько секунд – несколько кварталов. Он не отставал. Очень сильный. В его жилах, можно не сомневаться, течет кровь всего королевского двора. В создании самого смертоносного из монстров на Лестата можно положиться, после стольких-то первоначальных соблазнительных ошибок – Николя, Луи, Клодия, ни один из них был не в состоянии о себе позаботиться, двое погибли, один остался, наверное, слабейший из всех вампиров, но он, тем не менее, бродит по огромному миру. Я обернулся. Меня поразило его напряженное гладкое лицо. Он выглядел так, словно его покрыли лаком, навощили, отполировали, и мне опять пришли на память специи, ядро засаха-ренных орехов, восхитительные запахи, сладкий сахаристый шоколад и густой темный жженый сахар, и неожиданно мне показалось, что неплохо было бы его схватить. Но он не заменит мне гнусного, дешевого, спелого и зловонного смертного. И что же я сделал? Показал ему: – Вон там. |
