|
– Но в этом мире не осталось абсолютно никаких ценностей. Всем заправляет мода. Даже атеизм не более чем дань моде. Я никогда не отличался чрезмерной религиозностью и обладал, скорее, светским складом ума. Но причиной тому не были какие-либо философские убеждения. В нашей семье ни прежде, ни теперь набожность не была свойственна никому. Все мы, конечно, утверждали, что верим в Бога, и посещали мессу, но таким образом лишь выполняли свой долг. Истинная вера в нашей семье, как, впрочем, и в тысячах других аристократических домов, давным-давно умерла. Даже во время своего пребывания в монастыре я не верил в Бога. Я верил в окружавших меня мона-хов. Я постарался как можно доступнее и мягче объяснить это Николя, потому что боялся оскорбить его чувства, ибо в его семействе все обстояло по-другому. Даже его презренный скупердяй-отец (которым я все же втайне не переставал восхищать-ся) был истово верующим человеком. – Но как же могут люди жить без веры? – печально спросил Николя. – Как воспитывать де-тей в отсутствие божьих заповедей? Только теперь я начал понимать причину его сарказма и цинизма. Он совсем недавно утра-тил веру в свои идеалы и до сих пор горько переживал по этому поводу. Несмотря, однако, на убивающий душу сарказм, в нем ощущались неиссякаемая энергия и неистовая страсть. Именно они вызывали во мне симпатию, я бы даже сказал, любовь к этому юноше. Еще пара стаканов вина, и я уже способен был сказать ему нечто совершенно невообра-зимое, как, например, следующее: – Лично я в своей жизни обходился без веры. – Знаю, – ответил он. – Вы помните историю с ведьмами? Тот день, когда вы так горько плакали на площадке ведьм? – Плакал по ведьмам? Какое-то мгновение я смотрел на него, ничего не понимая. Но вдруг в душе моей возникло болезненное ощущение чего-то постыдного. Подобными ощущениями были окрашены многие мои воспоминания. И вот теперь к ним должно было прибавиться еще и воспоминание о том, как я оплакивал ведьм. – Что-то не припомню, – наконец выдавил я. – Мы были тогда еще мальчиками. Священник, обучавший нас молитвам, повел нас к тому месту, где в старые времена сжигали на костре ведьм, и там мы увидели почерневшую землю и полусгнившие столбы. – А, так вот вы о чем! – невольно содрогнувшись, воскликнул я. – Об этом ужасном, жут-ком месте! – Вы принялись тогда кричать и плакать. Вашей няне никак не удавалось вас успокоить, и тогда пришлось послать кого-то за самой маркизой. – Я был несносным ребенком, – произнес я, пытаясь стряхнуть с себя страшные воспоми-нания. Да, конечно, теперь я и сам вспомнил, как кричал, как меня отвели домой и как меня потом долго мучили кошмары, связанные с огнем. Кто-то смачивал мне лоб и все время шептал: «Лестат, очнись». Уже многие годы я не вспоминал этот небольшой эпизод своей жизни. Я довольно часто думал о том месте – каждый раз, когда мне приходилось оказываться неподалеку или проезжать мимо. В моем воображении возникали частокол из почерневших столбов и образы мужчин, женщин, даже детей, которых возле этих столбов сжигали заживо. Николя не сводил с меня пристального взгляда. – Когда ваша матушка пришла за вами, она сказала, что виной всему невежество и жесто-кость. Она очень рассердилась на нашего священника за то, что он забивал нам голову старыми сказками. Я кивнул. – Самым страшным для меня было услышать в конце концов, что все эти люди погибли напрасно, что давно забытые жители нашей деревни были совершенно невиновны. «Все они стали жертвами предрассудков, – сказала тогда моя мать. – Никаких ведьм на самом деле не было». Нет ничего удивительного в том, что я долго еще продолжал безутешно рыдать. – А вот моя мать говорила совершенно другое, – возразил мне Николя. |
