|
А когда сообразишь, что идешь не туда, уже поздно. В этом вся штука. Несколько раз Человек-Овца сбивался и поворачивал обратно. Останавливался и, проведя пальцем по стене, облизывал его, прикладывал к полу ухо, бурчал что-то паукам, раскинувшим сети на потолке, принюхивался, с шумом втягивая в себя воздух. Словно осваивал новые, непривычные для него контуры памяти. Время летело – похоже, уже приближался рассвет. Человек-Овца то и дело доставал фона-рик, чтобы посмотреть, который час. – Без десяти три, – сказал он. – Новолуние слабеет, теперь надо быть осторожнее. Он был прав: окутывавшая нас тьма вроде и в самом деле меняла плотность. Острая резь в глазах немного отпустила. Мы торопились. Нужно добраться к последней двери до рассвета. Не успеем – старик про-снется, увидит, что нас нет, и тут же бросится в погоню. Тогда нам конец. – Ну как? Успеваем? – спросил я. – Угу. Все в порядке. Дальше я дорогу знаю. Вспомнил. Не беспокойся. Я тебя выведу. По-ложись на меня. Он действительно вспомнил. Поворот, еще один, еще... Лабиринт заканчивался, наконец мы оказались в прямом коридоре. Человек-Овца повел лучом фонарика, и впереди замаячила та самая дверь. Из щелей в дверном проеме пробивался зыбкий бледный свет. – Гляди! Я же говорил! – торжествовал Человек-Овца. – Дальше уже ерунда. Откроем дверь и все. – Спасибо вам. Человек-Овца снова полез в карман за ключами и открыл дверь. Перед нами был подвал библиотеки. С потолка свисала лампочка, под ней стоял стол, за которым сидел старик и в упор смотрел на нас. Рядом пристроился большой черный пес. С зелеными глазами, в кожаном ошей-нике с драгоценным камнем. Лапы толстенные и на каждой по шесть когтей. Кончики ушей раз-двоенные, коричневый нос. Та же самая псина, которая меня тогда тяпнула! В окровавленной пасти она держала скворца. Не помня себя, я закричал. Протянув руку, Человек-Овца поддержал меня. – А я уж вас заждался, – проговорил старик. – Что вы так долго-то? – Сэнсэй, тут много причин. – Заткнись! – заорал на него старик. Выхватив ивовый прут, он со свистом хлестнул им по столу. Псина навострила уши. Человек-Овца умолк. В подвале повисла мертвая тишина. – Итак, как же ты сюда дотащился? – А вы разве не спали? – спросил я. – Хе-хе-хе! – гнусно захихикал старикашка. – Ну ты нахал! Уж не знаю, кто тебе это ска-зал. Думаешь, я так прост? Я же вас насквозь вижу. Я вздохнул. Вот как получилось... Еще и скворец пропал ни за что. – Ты! – старик ткнул прутом в Человека-Овцу. – Я тебя на куски порежу и брошу в яму на корм сороконожкам. Человека-Овцу у меня за спиной колотила дрожь. – А тебя... – Старик обратился ко мне. – Тебя я скормлю псу. Только сердце и мозг остав-лю, остальное он сожрет. Весь пол кишками и кровью вымажет. Он с чувством рассмеялся. Зеленые глаза псины сверкнули. И тут вдруг скворец в зубах пса стал расти на глазах. Вот он уже раздулся с курицу, распи-рая как домкратом собачью пасть. Собака взвыла, но было уже поздно – пасть порвалась, захру-стели кости. Старик в панике хлестнул скворца прутом. Никакого толку. Птица надувалась все больше, пока не прижала старика к стене. Теперь она уже была размером со льва. Скворец оглушительно замолотил крыльями, заполняя собой всю тесную комнату. «А теперь беги», – послышался у меня за спиной голос девочки. Я оглянулся в изумлении, но увидел только Человека-Овцу, который, как и я, обалдело крутил головой. «Ну же, скорее!» – подгонял нас ее голос. Я схватил Человека-Овцу за руку и рванулся вперед, к двери. Распахнул ее и пробкой вылетел наружу. В этот ранний час в библиотеке не было ни души. |
