– Я… хорошо зарабатываю. До того как измениться, я пел. Говорят, мое пение было способно затронуть сердца даже самых суровых правителей. Я пою до сих пор.

Она усмехается. ЕГО взгляд скользит по комнате. По ручке желтого холодильника ползет таракан. Под кроватью валяется чья‑то рука. Одна кисть. Вялая, высосанная до капли.

Она приседает и поднимает руку. Рука явно несвежая, трех‑четырехдневной давности. Серая, заплесневевшая. Она рассеянно давит ее в руках в надежде выжать каплю‑другую крови. Потом, разозлившись, швыряет руку в мусорное ведро, где среди прочего хлама виднеется заскорузлая грязная ступня в рваном черном носке.

– Слушай, – говорит Тимми, – у меня есть деньги. И мне нужен… друг. Пойдем со мной. Так, как ты… так жить нельзя.

– Жить?

– Ты понимаешь, что я имею в виду, – раздражается он.

– Ты пришел слишком поздно. – От нее исходит печаль. Он ее чувствует, эту печаль. Он ее чувствует даже в живых проститутках. – Неужели ты тоже пытаешься меня купить? Ты… который со мной одной крови?!

Он молчит.

– Ты, может быть, голоден.

Он слышит стоны вороватой и торопливой любви – спаривания без чувства и без души. Это отель, где встречаются наспех, украдкой. Здесь любовь продается за пару монет, как банка содовой – в автомате. Она тянет руку и открывает холодильник – в таком тесном пространстве почти не надо ходить. Достаточно протянуть руку. Она вытаскивает пластиковый поддон со свежей человеческой головой и отрезанными пальцами, плавающими в крови.

Его мутит. Но голод уже подступает, безжалостный, неумолимый.

Это был пожилой лысеющий человек. Черная краска стекает в кровь. Остекленевшие глаза за стеклами роговых очков. Охотница подается вперед и жадно лакает кровь из поддона. Тимми не может бороться с собой, он пьет ледяную кровь, впивается в обрубок шеи, где ее больше – крови, – остервенело высасывает кровь из пальцев…

Они утолили жажду. Они пристально смотрят друг другу в глаза. В ее запавших глазах плещется алое удовольствие. Насыщение.

Она говорит:

– Кажется, нам пора познакомиться. Меня зовут Китти Бернс.

– А меня… ты все равно не сможешь произнести мое настоящее имя, но сейчас меня называют Тимми Валентайном. И я до сих пор пою.

Ему отвратительно это жалкое существо.

Почему я позволил ей быть?! Почему?!

Он кричит:

– Как ты дошла до такого? Разве так можно? Ты живешь как гиена, питаешься падалью…

– И ты еще смеешь меня обвинять?! Ты, который выпил мою жизнь?!

Он молчит. Он не знает, что можно на это сказать.

– И потом, – продолжает она, – надо пользоваться достижениями современной техники. Очень трудно найти любовника, которого можно пить по чуть‑чуть, пока он не умрет. Разве что силой его держать… А так я убиваю их быстро, режу на порции, и они сохраняются свежими пять – семь дней…

– Ты чудовище! Ты убиваешь без страсти, без чувств!

– Ты говоришь как человек. Мне не нужны никакие чувства… мне нужна только пища!

Он думает: я тоже мог стать таким, как она. Ему ее жалко.

– Теперь этот кошмар закончился, – говорит он. – Пойдем со мной, Китти. В конце концов, мы с тобой одной крови. Когда‑нибудь, когда ты пробудешь наедине со своим одиночеством столько же, сколько я, ты, может быть, тоже научишься жалости и сочувствию.