– Я знаю, ты думаешь, у меня начинаются старые заморочки. – Он был уверен, что она именно так и подумала. В конце концов, он же лечился в психушке. От пиромании. И сегодня он снова почувствовал прежнюю тягу к огню – ту самую неодолимую тягу, которая граничит с чуть ли не чувственным вожделением. – Но нет. Я звоню не поэтому. Что касается прежних дел… я их держу под контролем.

– Тогда почему ты звонишь?

– Я увидел одного человека. Мальчика. Мертвого мальчика, Карла. По телевизору. Сегодня вечером. Прямо сейчас. Тишина. А потом:

– По какому каналу?

– Здесь по ZQR, но у вас…

– Подожди, я сейчас посмотрю… да это же Тимми Валентайн, новая рок‑звезда, кумир подростков и молодежи. И ты мне звонишь в два часа ночи, чтобы…

– Но это же он! Тот самый! Помнишь, то существо из моих кошмаров в дурдоме. Человек‑волк, мальчик с мертвыми глазами…

– Послушай, Стивен. А если по правде, зачем ты мне позвонил?

– Да просто так позвонил! То есть… именно поэтому и позвонил. Когда я увидел…

– Пожилой рассудительный человек до смерти перепугался ребенка. Бедный мальчик, можно только представить, как его затиранили собственные родители и агенты. Эксплуатируют парня, как могут. Кстати, он мой пациент.

– Что?!

– Нет, я еще с ним не виделась. Его агент записал его на прием на завтра, пока он еще в Нью‑Йорке.

– Не встречайся с ним! Я тебя умоляю! Не надо! Он выронил трубку. Его охватило отчаяние. Он обливался холодным потом, его трясло. Он судорожно надавил пальцем на кнопку телевизионного пульта. Экран мигнул и погас. Потом Стивен заснул. Но это был беспокойный сон – сон, пронизанный ужасом.

2

дитя ночи

– Как вы вошли? – спросила Карла немного нервно, потому что она не любила, когда в ее кабинете на Парк‑авеню происходило что‑то такое, что нарушало заведенный порядок.

– Дверь была приоткрыта.

Мягкий голос, необычный ритм речи, может быть, даже легкий европейский акцент. И вот он стоит, прислонившись к высокому подоконнику огромного, во всю стену, окна – на фоне ломаной линии небоскребов из освещенных квадратов‑окон, сверкающих в темноте.

Карла уселась в свое любимое старое кресло с клетчатой обивкой. Под жутковатого вида черно‑белой мандалой на полстены – увеличенной копией одной из работ ее давнего пациента, – что висела напротив окна.

– Вы настояли на том, чтобы я вас приняла поздно вечером, – говорит она. – И не отказались, когда я назвала явно безумную цену.

Он не должен ей нравиться, этот мальчик. Она смотрит на него и пока что не предлагает сесть. Да, он действительно очень красивый. В жизни он выглядит точно так же, как на телеэкране. Значит, дело не в гриме. Его волосы, разметавшиеся в беспорядке (но мы‑то знаем, скольких трудов стоит такой изящный якобы беспорядок: каждая прядка лежала именно так, как это было задумано дорогим стилистом), так черны, что в приглушенном свете ламп отливают синим. Лицо утонченное, бледное. Почти болезненно белое. Огромные черные глаза – чарующие, гипнотические. Угрюмое, даже суровое выражение. И в то же время – по‑детски невинное. Карла мысленно отметила про себя все это и постаралась запомнить первое впечатление. Еще раньше, слушая его песни, она сделала кое‑какие пометки в блокноте. Она ни капельки не сомневалась, что тексты для песен он пишет сам. И в этих текстах явно прослеживаются следы прогрессирующего психоза… если искать их специально и если ты зарабатываешь на жизнь именно поисками психозов.