— Ну конечно он меня знает! — с пол-оборот завелась вампиресса. — Посмотри, Джек, что натворили твои друзья!

Мелодраматическим жестом она сорвала с себя шляпку, обнажив голову, над которой явно потрудился стригаль овец, чья несовершенная мелкая моторика компенсировалась избытком алкоголя в крови. Короткие, взъерошенные волосы торчали во все стороны. Бедняжка напоминала ежа наутро после беспокойной ночи. По рядам зрителей прокатился ропот. Герберт пошатнулся, но Сара, тоже изрядно побледневшая, подставила ему плечо. Даже Альфред вышел из сомнабулического состояния и завещал Люси свой бриолин.

— Такое впечатление, что я с каторги сбежала! — обличительная речь продолжалась. — Теперь мои волосы никогда вырастут!

— Да лучше сразу голову отрезать, чем такое, — малышка Мег автоматически коснулась своих кудрей, черных как смоль и, после всех пережитых приключений, таких же липких.

— О, моя голова была вторым пунктом в программе! Хотя ее они отрезали куда аккуратнее. Наловчились к тому моменту.

Злая улыбка обнажила клыки, и они тут же превратились в главную улику, на которой строится все обвинение, в окровавленный нож или погнутую кочергу. Сьюард взял себя в руки, но ему хотелось пойти еще дальше — обнять себя за плечи, зажмуриться и очутиться далеко-далеко отсюда, в лаборатории например, где яркий свет множества ламп показывает все, как оно есть на самом деле, не оставляя места фантазии. Просто смотреть на ее звериный оскал. Не думать о ней как о человеке, не думать, не думать…

— С каторги, говоришь, сбежала? Да твое место в Ньюгейте. Что еще мы могли подумать, когда увидели тебя с младенцем в руках? Зная, что ты пила кровь беззащитных оборвышей…

— … которые оказались на улице стараниями господ вроде тебя, Джек! Никому нет дела до этих несчастных, покуда не случится какое-нибудь происшествие, которое будет красиво смотреться на первой полосе газет. Вот тогда все начинают рвать на себе одежды и посыпать голову каминной золой! Мало кто из этих плакальщиков бросит хоть фартинг уличному попрошайке, зато они с удовольствием потратятся на газету, где написано о тяжкой доле нищих. Хаха, это меня ты считаешь жестокой? — вампиресса тряхнула головой, словно откидывая с плеч воображаемые волосы, но спохватилась и продолжила еще яростнее. — Моя жестокость не идет в сравнение с той, которую проявляли надзиратели работных домов, откуда сбежали те дети, с той, которую они встречали при свете фонарей. О, я бы рассказала… Мне, по-крайней мере, нужна была только кровь! И я никого не убила, я взяла совсем немного. А еще им было жаль меня, потому что они знают, что такое голод… а в первые ночи я была такой голодной.

— Вот видишь! — восторжествовал доктор. — Можешь настрочить целый манифест о социальном неравенстве, но на самом деле ты думаешь лишь о себе. Уже при жизни ты стала упырем. Никогда не забуду, как мы все хлопотали у твоего ложа, в то время как ты, сказавшись больной, высасывала наши заботу, нашу энергию… нашу кровь путем трансфузии, а после делилась ею со своим сожителем! Днем мы ткали полотно твоего благополучия, а ночью ты распускала его, ну прямо как Пенелопа. Все твои вздохи и ужимки были притворством! Вроде как у тех истеричек, что годами не поднимаются с постели, притворяясь парализованными, пока их домочадцы обливаются слезами сострадания. Ты не выполняла указания Ван Хельсинга, выбрасывала цветы чеснока, да ты никогда и не хотела выздороветь! Быть центром внимания любой ценой — вот твое единственное стремление. О, как же я тебя ненавижу! Как бы я хотел тебя ненавидеть! Так должно быть. Ты не внушаешь ничего, кроме отвращения и ужаса.

Он ожидал, что вампиресса бросится в атаку и свободной рукой нащупал серебряный крест кармане, но Люси опустила голову и тихо сказала, обращаясь не к нему, а к своим пальцам ног:

— Посмотри вокруг.